Георгий Мо - Эровый роман. Книга вторая

По моим речам Андрей мог догадаться о нашей с ним встрече уже завтра, но конкретики в них не было. Да и все слова были только в голове. Как всегда, около его могилы я просто молчал, осматривая безмолвные кресты. Крепко сомкнутые губы не шевелились, хотя разговор был очень серьезным и длинным. Он монологом бесконечно струился из меня. Я вычерпывал свои мысли, покрывая кладбище больным порочным бредом и любовной лирикой через край. Я хотел высказаться и наполнить душу каким-то новым смыслом, приближенным к гармонии. Но в подобной тотальной тишине ее не было.

На кладбище я был своим. Я так чувствовал, потому что мне никто не мог задать неудобные вопросы, на которые я не хотел бы отвечать. Я ощущал себя свободным и не придумывал сложных ответов. Под шум ветра по пульсации на запястье и холодной полуулыбке на бледном лице можно было читать все что угодно, но только не раскаяние. Стоя на кладбище душа не обнажалась, оковы гнусных поступков с треском не являлись. Здесь я был одним из тех, кто неподвижно лежит. Очень похожий на сотни и даже тысячи мертвецов: холодный и безучастный, правда, только снаружи.

Вернувшись в Россию и увидевшись с отцом, я принял важное решение. Такое, которое в очередной раз вынуждает меня вспоминать недостойный промысел в угоду своим целям и желанию обрести семью. И мне не нужно было много дней на то, чтобы решиться на ответственно-кровавый марш, приуроченный к юбилею Шефа. Мне было достаточно услышать от него пару фраз. Главной из которых стала та, что озвучила шокирующий факт – злокачественная опухоль на его ноге не даст нам и пары лет, чтобы насладиться семейными узами. К тому же меня по-особенному тронул его прием. И долгий монотонной монолог откровений, похожий на гулкую метель февральским вечером. Он растворял в себе все несказанное и секретное ранее, выпуская в черноту небосклона все новые огни, как маяки свежих надежд, но без метели.

Наконец я узнал хоть что-то о прошлой жизни Шефа. Именно с этого небольшого пролога он начал свое повествование о неблагодарной натуре, которая бросала все, к чему прикасалась. Чем дольше он говорил, тем я сильнее узнавал по его описаниям свою бывшую девушку Алену – его дочь. Которую, по его словам, ему “пришлось удочерить”.

Оказалось, что его отношение к Алене и равнодушие к ее жизни были банальной обидой отца, который вкладывал в нее все то, что не получил сам. Она отвернулась от него первая, когда в ответ на его единственную просьбу, что-то грубо прошипела. Неуправляемая и качественно неблагодарная Алена после совершеннолетия вошла в полный раж, буквально объявив цену за возможность общения с ней. Тогда он и стал к ней относиться как к дешевке. Той самой шлюхе, каких у нас было сотни в начале двухтысячных годов. Он стал видеть в ней продажную шкуру за ее поведение и алчность. Растоптав отцовскую любовь и привязанность, она стала одной из тех, кем и торговали мы на улицах города. Мысленно. Конечно, ее тела на панели не было.

Он давал ей деньги, содержал ее как и раньше, называя данный вид общения с дочерью – сотрудничество. И одно из них было как раз по мою душу, когда она с баулами приехала ко мне, чтобы я любил ее. Ведь уже тогда, судя с его слов, он проникся ко мне родительскими чувствами, потому что знал, что я вырос без отцовского внимания, но человеком очень преданным и, самое главное, – благодарным. Именно то, что ему и нужно было.

Непреложное дерзновение ушло в прошлое, как и все мало-мальские родительские чувства к бывшей. Шеф раньше срока освободил Алену от оков быть дочерью, которая должна смиренно склонять голову в его присутствии, укротить свою бездарную душу и, стиснув зубы, обязана была нести крест пожизненного должника за все великие небесные манны, упавшие ей на голову, как крупицы счастья, которые, к слову, давались дорогой ценой.

Алене повезло больше, чем мне, ведь ей не нужно было выклянчивать снисхождение у того, кто выставляет свой жестокий и жесткий отцовский нрав напоказ, обличая строгим взором всю подноготную. Ей не нужно было долгие дни, месяцы и годы повторять неустанно слова благодарности за наполненную смыслом жизнь. Заигравшийся в отца Шеф с предсказуемым итогом рубил с плеча все отношения между ним и дочерью. Сбылись девичьи сны – больше от нее ничего не ждали. Она стала бренным ничем. Вслед за своей матерью.

В отличие от меня. Который из года в год, пусть и по своей воле, склоняет голову к полу, как от податливого ветра послушно гнущаяся березка, кланяясь за особый дар, кинутый с того же барского плеча, – быть названным сыном. Ведь, как справедливо не раз замечал Колесников, семья – это всегда два весла одной лодки, где один помогает другому. Поэтому он уверен, что у меня не будет ломки перед убийством очередного неугодного, как сражение двух половинок одного меня, и что я не дрогну перед прыжком в бездну, и не остановлюсь в последнюю секунду перед принятым решением. А потому работа по устранению некой человеческой твари все же имеется, хотя в руках не зажат очередной томик любимого поэта, как это было ранее.