Георгий Мо: Эровый роман. Книга первая

“А душу можно ль рассказать?"

М.Ю.Лермонтов, поэма “Исповедь”

– Расскажите мне о своем детстве, – произнес он.

Доктор сидел в удобном кресле. Говорил спокойно и расслабленно. Внимательно меня осматривал с ног до голов, буквально пилил взглядом.

– Я не знаю, что рассказывать… – как-то уныло и, скорее, равнодушно произнес я, почти лежа.

– Расскажите то, что считаете нужным и важным для Вас, самые яркие воспоминания, – продолжал он, поправляя очки.

– А как это решает вопрос с сексом? – бессовестно волновало меня все больше

– Мы никогда не говорили про ваше детство, Рустем. Может быть, стоит поговорить об этом? Без детства мы далеко не уедем, – настаивал врач.

– Детство – это всегда очень сложно и тяжело, – как-то глупо вздохнул я, поджав нижнюю губу. – Да и рассказывать непросто, когда нет доверия. Сложно уйти от этого.

– Я не прошу Вас доверять мне. Доверие здесь неуместно. Я прошу всего лишь рассказать факты. Пусть и сухие. Хотя, конечно… Я бы хотел, чтобы вы научились доверять. Это хорошее качество, – продолжил врач.

– Возможно. Но ненужное. Мне так точно.

– Любопытно, – врач дотронулся массивной ладонью до дужки очков стального цвета, выполненных явно на заказ.

После этой фразы я резко посмотрел на доктора. Мне показалась странной фраза про доверие из уст врача, который ежедневно выворачивает подноготные человека в поиске изъянов, которые он сможет трактовать так, как ему выгодно, притом за большие деньги. Но я не подал вида, что мне это не нравится, лишь слегка нахмурил лоб.

За окном качал свои права октябрь. По обыкновению, он расплескивал свою истерику ливневым дождем. И это не было странным для этого месяца. Подобная погода полностью соответствовала региону, в котором я живу. Да и мрачному городу вполне шли такого рода припадки неба. Холодные блики фонарей под нескончаемый поток с небес размывались за толстым стеклом. Будто палитру подбирал художник, смешивая серые, тоскливые краски. Жидкая печаль неба небрежно обрушивалась на дерьмо города. Земле приходилось впитывать и то и другое. Полусонные улицы дышали морозным октябрьским дождем, превращаясь в простуженные.

– Детство – прекрасная пора в жизни любого человека. Это как росток, который начинает свой путь с зернышка и поднимается ввысь, вбирая в себя все самое лучшее…

– Это в идеале! – перебил я. – Но, а как же болезни и вредители?

– Да, Вы правы, – он улыбнулся. – Любой живой организм подвержен многим обстоятельствам и факторам, не всегда зависящим от него самого. На то он и живой организм, чтобы сражаться за жизнь под солнцем. Это первоочередная задача. И уж только потом весь накопленный опыт передать дальше, новым побегам.

– Я не уверен, что мне стоит рассказывать о детстве, – я продолжал хмурить лоб. – Я не был веселым ребенком и не искушен красивой жизнью, знаете ли. Да и… все мои рассказы о детстве будут насыщены любимой бабулей.

– Я и не ждал, что Вы мне поведаете душетрепещущую историю о том, как Вы спали в норковых пеленках и пили молоко из бутылочки с золотым обрамлением. Я хотел просто Вас послушать. Тем более о бабуле.

– Мне кажется, Вы довольно меня слушали.

– Вы интересный пациент…

– В чем же интерес? Позвольте узнать.

– Вас слушать одно удовольствие. Как читать огромный роман, – продолжил он.

Я провел рукой по подбородку, но не для того, чтобы почесать его. Скорее, этот жест выражал мои сомнения. Попытку сконцентрироваться, где тоскливый взгляд станет сосредоточенным на воспоминаниях, которых не счесть в моей памяти. Я закрыл глаза, пытаясь расслабить тяжелое тело. Превозмогая утренний наркотический передоз, старался ощутить легкость и невесомость. Медленно проходил по клеткам памяти, собирая остатки светлых штрихов детства. Из глубины легких вырывались еле слышные вздохи. Ледяное дыхание, опаляющее кожу, и хриплые ноты в голосе с легким покашливанием, как пролог.

Но кажется, что некоторые пальцы все-таки сдают мою плохую попытку концентрации на детстве – они то и дело трут натруженную кожу друг друга, особенно на том пальце, на котором еще с армии поселилась непроходящая мозоль. Загрубевшая кожа, окруженная плотным наростом, ставшая чисто профессиональной издержкой моей работы и постоянных тренировок.

– Роман? Если только очень херовый. Херовый роман!

– Как грубо, Рустем.

– Ну хорошо, – я искренне заулыбался. – Можно убрать первую букву, если Вас смущает грубое слово. Еровый. Эровый. Так подойдет?