Георгий Мо - Эровый роман. Книга первая

– Я в предвкушении…

– Даже у железного правила: ложного или неправильного, как и у любого правила, есть исключения. У железного правила, оно будет железным.

Мы оба поджали губы. Я был прав.

– А вот и кофе, – прервал мой сложный ответ доктор. – Но мой изначальный вопрос “почему” предназначался не желанию следовать правилам, а причине почему идеи конкретного автора больше Вам не интересны. Но я смею предположить, что стало сложнее откладывать.

– Мм?

– Много денег. Вы человек богатый. Отпала необходимость?

– А-а. Вы о книге.

– Впрочем, оставим эту интересную тему на потом, – он с нетерпением схватил кофейную чашку и сделал несколько больших глотков, судя по всему, обжег язык, отчего произнес странный возглас и, как будто, с презрением к напитку сморщился. – Вы можете начинать.

– Все-таки интересно искать корень проблем в глубинах детства. Не думаете? – интересовался я.

– Не думаю.

Врач сознательно перестал дискутировать со мной и просто желал слушать, слегка натягивая губы в улыбку. Он понимал, что поддерживая мои бесконечные вопросы, я могу так и не начать. И, даже несмотря на то, что почасовая оплата была хорошим поводом растянуть удовольствие от беседы со мной на многие часы, он каждый раз был в сильном нетерпении закончить диалог быстрее. Во всяком случае, у меня складывалось именно такое ощущение от встреч с ним.

За пару часов моего монолога не было охвачено всех тем, но мы хотя бы сдвинулись с мертвой точки. Выводов доктор никаких не делал. Особо не комментировал. Он просто слушал. Иногда задавал вопросы по ходу рассказа для уточнения деталей.

Чтобы представить все живым, я закрывал глаза и будто проникал в тот двор, где началась моя жизнь: с теплым молоком и сырыми яйцами, съеденными украдкой; запахом печки и горечи полен, которые с треском взрывались в ней иногда; с навозных куч и мерзкого запаха разложения; с жужжания пчел, сбившихся с курса своих ульев, и с горлицы, за которой было необычно наблюдать, слушая какие странные звуки она издает, сидя на высокой сосне.

Запах сирени, рассаженной вокруг дома, особенно сильно врезается в память о детских годах. Двор будто утопал в ее любви. Ее пышные метелки восхищали своей красотой, а пьянящий запах буйного цветения заставлял шмелей становиться в очередь. Вокруг куста сирени всегда был слышен веселый гомон птиц. А солнце струилось золотыми лучами сквозь лиловые кисти. Ветер тоже хотел быть участным в жизни сирени: иногда склонял ее хрустальные, розовые ветки до земли или гнал их куда-то в стороны. Тогда и начинался лепестковый сиреневый дождь. Деревенская тоска задыхалась зацветающим озарением, фиолетовым запахом. И даже тишина преклонялась перед разросшимся кустом сиреневого великолепия. Как и я… Но длилось это слишком недолго.

Моя более-менее сознательная жизнь началась в классической татарской деревне, в частном доме с большим двором. Такая стандартная сельская жизнь с наличием собственного скота, птицы и их периодических убийств для пропитания и продажи, а также наличие огорода, на котором, собственно, и проходили мои первые спортивные тренировки.

Дом, где мы жили с бабулей, был не очень большим, но аккуратным и правильно построенным: весь из добротных бревен, правда, потускневших с годами. От вида этой окисленной древесины можно было подумать, что был пожар. Уж больно сильно непогода потрепала плоть бревен. Помню обветшалый порог в дом из семи ступенек, некоторые из которых постоянно скрипели. Продвигаясь по дому дальше можно было выйти в огромную комнату – теплый покой с печкой. Запомнилась эта комната очень светлой, потому что с каждой стороны было окно с большой рамой, и свет просто насквозь пронизывал ее. На полу был огромный палас, сделанный бабушкой своими руками из лоскутов тканей. Когда накапливались старые пододеяльники, полотенца и одежда, на которых уже не было места для заплаток, она пускала их в дело, сплетая между собой кусочки тканей, как в косичку.

В той большой комнате по двум сторонам стояли пять заправленных кроватей довоенного прошлого с большими металлическими прутьями в ряд, будто нас в этом доме жило больше. Но ни разу никто у нас так и не ночевал, хотя бабушка все равно периодически меняла там постельное белье и наутюживала покрывала. Еще я помню гору цветных подушек, которые бабуля тоже сшила сама. Но они не были из каких-то оборванных вещей. Она покупала толстый алый атлас и делала наволочки для подушек разного размера, а потом брала пяльца и вышивала на лицевой стороне яркой ткани какие-то татарские мотивы. Часто это были цветы или девушки в национальных костюмах, которые пели песни, призывая весну прийти раньше.