Георгий Мо - Эровый роман. Книга первая

Вокруг наших владений был деревянный забор. Так же, как и сам дом, он был погружен в свою печаль. Продрогшая непогода и его изрядно потрепала. Глубокие нити из морщин на древесине стали его обыденным состоянием на оставшиеся года, пока забор не начал окончательно разрушаться, сгибая спины каждой отдельной доске до хруста. Постоянная грязь из небольшой канавы всегда особенно яростно журчала весной и осенью, принося с собой потоки темной воды и какой-то густой жижи с верхних домов горной деревни. Наш дом иногда растворялся в этом зловонии водотока. Прокисшая земля была липкая большую часть года, летом подсыхала до очередного наводнения, зимой же грязь в ней становилась твердой и засыпалась снегом.

Каждое утро в деревне начиналось с подъема в пять утра и чтения Корана. Пока я был маленьким ребенком меня этим не утруждали, но как только в моих глазах бабуля увидела осознанный взгляд, она стала привлекать меня к этому. Сначала я просто сидел рядом с ней и повторял все то, что она делает. Видя, что я справляюсь, она постепенно стала заставлять меня учить текст из книги, которая всегда лежала перед ее ногами. И сколько бы я не делал недовольным лицо, я все равно продолжал читать ее, засаливая страницы от избытка пролистываний. Пестрый ковер и неудобная поза сопровождали мои молитвы. Для меня это стало рутиной каждого дня, – опыт, который мне передавала бабушка, как платформу для формирования собственного взгляда на религию, веру и саму жизнь.

Именно тогда впервые в моем существовании появилось слово доверие. Я доверял ей. Верил, что она не может научить меня чему-то плохому. Я вверял ей в руки свою жизнь, пусть и неосознанно. Я не был мусульманином от рождения, но бабушка готовила меня к этому. Тогда я не понимал, что делаю и для чего, но другого я не знал. Я был обиженным на нее ребенком, для которого постижение мира началось с чтения Корана и прослушивания песен на арабском языке. Это были мои первые правила, соблюдение которых было обязательным.

А еще у нас был телевизор, который стоял на тумбе, закрытый салфеткой. Я точно не знал работает он или нет, потому что ни разу не видел его включенным. Скорее он был чем-то вроде элемента интерьера, не более того. Но мне всегда хотелось, чтобы однажды он включился, и я посмотрел мультфильмы, о которых рассказывали во дворе мальчишки и девчонки.

Около печки томилась радиола. Она звучала редко. Но иногда мне позволяли уже в сотый раз прослушать одну и ту же пластинку, где весело с песнями бродят по белу свету друзья, избавляясь от невзгод и неприятелей, которые им попадаются. И я с большим восторгом садился на пол напротив радиолы и включал ее. Она сначала плевалась, будто уставшая, ворчливая дама, а потом, все-таки настроившившись, поглощала меня в мир волшебства. Я знал эту пластинку наизусть и всегда с горящими глазами пел и повторял все реплики героев сказки с выражением. Я и сейчас уверен, что услышав этот мультик с экрана телевизора или по радио, с ностальгией пущусь в пение. Правда, про себя.

Воспоминания о детстве овеяны образом бабушки сильнее, нежели кем-то и чем-то другим. Жизненный путь для меня она выстраивала сама, завещая мне все свои этажи печали под бременем прожитых лет. Мне кажется, что это можно сравнить с тем, что она скидывала с себя ношу на меня, как грузный горб с роем надежд, несбывшихся мечтаний, скрючивших ее хрупкое тело. И преподносила она мне все события своего существования как особый смысл. Вглядываясь в мои глаза, будто с мольбой, она пропитала свой век, а впоследствии и начало моего века, теориями о правильности, буквально битком. Она доказывала свою правоту примерами из жизни, активно жестикулируя морщинистыми руками, которые сама, я уверен, и придумывала. И пусть тиски земных оков все больше ее угнетали с возрастом, но лишь они дарили ей содержание и наполненность, которые она быстрее пыталась передать мне, как переходящее знамя посеребренного времени. И я с грустью впитывал это доверие, оказанное мне ею.

Она часто бубнила себе под нос неясные слова об ее опаленной судьбе и сиротливой душе. Мне же приходилось внимательно их слушать, ничего толком не понимая. Только теперь я уверен, что она пыталась увидеть во мне некую благодарность за уроки. Не осознавая до конца, что обрекает и меня волочить такое же существование в правильности и не современности, в которых я мог захлебнуться раньше, чем встал бы на ноги и наконец бы оценил все ее уроки сполна.