Влада Багрянцева - Правда или действие

– Два пропущенных от тебя, что-то срочное?

– Да-а, – мученически стонет тот едва слышным голосом. – Где тот порошок, который ты мне давал, когда я блевал?

– Аптечка в моей комнате прямо у двери на верхней полке, три столовые ложки на стакан воды. А ты что, блюешь?

– Сожрал шаурму у шараги. Ебаная ебань, как же плохо…

– И Марк?

– Он две сожрал.

Костя закатывает глаза:

– Пейте порошок и воды побольше. Я принесу минералку.

Заглянув после работы в магазин, Костя идет домой, чтобы с порога шагнуть в мертвую тишину квартиры. Женька, судя по звукам более активного умирания, в туалете, Марк находится в его комнате, лежащим на полу в позе морской звезды.

– Вставай, быстро лег на кровать! – произносит Костя, а тот перекатывается на живот и говорит лицом в коврик:

– КонстинАртемыч, не надо, тут прохладненько и вертолетов нет… А еще жрать хочется…

– Долбоеб, что ли? – призраком появляясь в дверном проеме, комментирует Женька и шмыгает отекшим носом. – Ты и так больше меня сожрал. Меня вообще от слова «еда» мутит, фу.

Костя, качая головой, бросает ему бутылку минералки, а Марку, который ее не пьет, говорит:

– Сядь хотя бы, сейчас вернусь.

– Я с вами пойду.

Марк и правда плетется следом в кухню, ждет, растекшись по столу, пока закипит чайник и Костя наболтает крепкий сладкий чай и поставит перед ним открытый пакет с солеными крекерами. Теми самими, вечными рыбками цвета поджаренных гренок. Сперва Марк ничего не говорит, глотает чай, осторожно, на пробу – затошнит или нет, надо тазик или пока без него, – раскусывает пару крекеров, жмурится и издает довольный звук.

– Полегчало? – интересуется Костя. – Тогда могу сварить суп. Больше вы ничего все равно съесть не сможете.

– Я с вами посижу.

– А от запаха еды не замутит?

– Не-а, это фигня. Шавуха тоже странно пахла.

– Зачем вообще ели тогда? Нельзя было в столовке нормально пообедать?

– Там три очереди в одну кассу и котлеты деревянные. Их и собаки ваши бы не стали жрать.

– Животные в еде чаще всего избирательнее нас, Марк. Тебя так точно. Чай чтоб весь допил.

Марк угукает и роняет голову на сложенные руки, а Костя достает из морозилки куриные окорочка и ставит воду в кастрюле на плиту. Пока чистит морковку, параллельно печатает сообщение хозяйке енота, которого недавно промывали после проглоченного куска детского мыла, – странно было, конечно, что он вообще на такое покусился, но факт был налицо, – убеждается, что с ним все в порядке, и берется за картошку. Ее потом можно будет размять блендером. Минут через десять вспоминает про умирающего Женьку, но тот, оказывается, выглушив всю минералку, дрыхнет, как и Марк, который прилип щекой к столу. Остановившись за его спиной, Костя первым делом по привычке считает пульс, приложив пальцы к шее в вороте толстовки, потом касается другой ладонью лба. По участившемуся дыханию делается понятно, что все-таки не спит, потому Костя спрашивает:

– Да что у тебя с сердцем? Опять колотится, как бешеное, сходи к врачу, пусть сделают кардиограмму.

– Фигня это все, – сопит Марк. – Вы так постойте еще. У вас руки холодные. Приятно.

Вздохнув, Костя переступает с ноги на ногу, смотрит в темноту за окном и переворачивает ладонь другой стороной, не нагретой. Бульон в кастрюле давно закипел и пора бросать овощи, но уходить не хочется – Марк горячий на ощупь, как угли в очаге. Приятно.

День, когда Женька отравился шаурмой, оказался для него судьбоносным: у той же шаурмячной перед этим он нашел телефон и дозвонился до подруги его владелицы. Сама владелица, по словам Женьки, была треш (толстая, страшная и с кривым носом), а вот подружка, с которой она пришла – краш (стройная, красивая и прямыми длинными ногами), потому он, имея при себе ее номер, долго думать не стал и тем же вечером, в перерыве между сидением на унитазе, пригласил ее погулять. Спустя неделю Женька сказал, что Рита – любовь всей его жизни и он на ней женится.

– Тебе девятнадцать лет, придурок, – фыркнул на это Костя. – У тебя таких любовей будет еще штук десять точно.

– Рита не такая, как все, – возразил Женя. – Она умная, мы с ней можем часами разговаривать обо всем.

О том, что разговоры у них в основном случаются только перед или после секса, Костя не сказал – Рита практически поселилась в его доме, как и Марк. Но если к Марку он привык и был даже рад его присутствию, то бегающая по ночам на кухню девица его напрягала. Отчасти он сам в этом был виноват. Конечно, на первых порах Женька домой ее не приводил, но зато сам пропадал где-то сутками, что Костю не вдохновляло, и под нажимом признался, что они с Ритой вынуждены заниматься этим там, где придется: на вписках, заброшках и ночью в общаге под одеялом в комнате Риткиной подружки, если иногородние соседки разъехались по домам. Костю, который услышал это, перекосило от жалости к девчонке, вынужденной спать в наушниках под скрип кровати, а еще от почти родительского страха, что на этих всяких вписках полно наркоманов и алкашей. Он еще помнил, что его ровесники сторчались от банального клея в пакете или газа из зажигалок. А еще помнил про глазные капли – «тропик», «матрасы» «Тригана» и про то, что «винт» по-прежнему можно сварить из самых дешевых и доступных средств. Было бы желание поторчать, а найти никогда не проблема.