Виктория Мальцева - За мгновения до...

— Даааа…

— Стаскивай, если не жадный, — предлагаю.

Дамиен отрывается и заглядывает в мои глаза своими, ошалевшими от самых, что ни на есть, приземлённых желаний:

— Я не знаю, жадный ли я. Смотря, о чём речь, и с кем делиться…

— С другими парнями на этом пляже. Думаю, не тебе одному захочется посмотреть на меня без этих узеньких тряпочек!

Его взгляд в моём взгляде, а я тону в хитрой зелени, искусно претворяющейся спокойной шоколадной заводью.

— Я им выколю глаза, — сообщает, кровожадно прищурившись. — Всем до единого!

И моя грудь фиксирует вторжение, захватнические действия, избежать которых было невозможно с самого начала. И мне до безумия нравятся его ласкающие пальцы, жадные, неспокойные, мнущие, сжимающие, ненасытные. И шершавые от песка…

Нам никто не нужен — ни компании, ни друзья. Нам мешает всё и вся, и полное уединение — самая ценная вещь на свете. И пока Дамиен играет в человечков, бегающих по моему животу и норовящих заглянуть под лиф купальника, я размышляю о том, как двоим, в принципе, может быть скучно? Как люди, некогда имевшие то, что в данный момент переживаем мы с Дамиеном, заканчивают свои истории разводами, дележом имущества и детей? Как можно от ничем не излечимой потребности друг в друге деградировать в ту ненависть, жадность и желание раздавить, с которыми бывшие супруги являются в суд на бракоразводный процесс?

Я решаю стать адвокатом.

Последний наш день в Италии мы проводим на каменистом пляже городка Леричи. Это воскресенье, и всякое свободное место на деревянном помосте, накрывающем острые валуны, постепенно занимают местные жители. Почти рядом с нами располагается большая семья — невысокий кругленький папа, красивая когда-то мама с чёрными блестящими волосами и пятеро их смуглых детей. Они шумят, иногда спорят и даже дерутся, едят мороженое и фрукты, но чаще всего отсиживаются в воде до синевы на губах, вынуждая итальянку, время от времени, покрикивать, выгоняя их на берег.

Дамиен лежит, положив голову мне на живот, и наблюдает за шумным семейством. Мои пальцы копаются в его волосах, пропуская вьющиеся короткие пряди, совершая в вечном порядке дерзкий беспорядок. Неожиданно я нахожу на коже его головы странную деформацию — шрам. Он большой, но расположен почти на макушке — в таком месте, где под более длинными волосами его не видно.

Трогаю пальцами это место, мягко проводя по нему подушечками, и Дамиен прикрывает глаза, наслаждаясь. Он думает, я ласкаю его.

При падении с той злосчастной лестницы он неудачно ударился головой о стенной косяк, укреплённый металлическим уголком. Именно этот удар и стал моей личной трагедией, из-за него Дамиен потерял сознание, получив сотрясение мозга, из-за него было так много крови, потому что кожа на голове оказалась рассечённой на пять сантиметров.

Мне стыдно и больно. Я хотела бы вернуться туда, в детство, и никогда не совершать того, что совершила.

Дамиен разглядывает детей слишком внимательно, настолько пристально всматриваясь в их лица, следя за движениями, мимикой, репликами, что мне становится не по себе.

— Ты согласишься стать моей женой?

Наверное, я чувствовала этот вопрос, предвидела. И то, как он задан — отдельная история: Дамиен не смотрит в мои глаза, не улыбается, не проявляет никаких положительных эмоций. Он всё так же следит за шумной группой детей.

— Что? — переспрашиваю, стараясь выиграть время.

— Когда я попрошу тебя стать моей женой, — он медленно поворачивает голову, отрывая взгляд от девочки в красном платье, давно ставшем ей слишком коротким, — ты согласишься или ответишь «нет»?

Я молчу, упорно жду его взгляда — хочу знать, что именно происходит в данный момент в его голове. Но Дамиен смотрит на собственные ноги и тихо ждёт ответ.

— Мне девятнадцать, Дамиен. Как я могу решить это сейчас? И почему ты спрашиваешь, вообще?

Он, наконец, смотрит на меня, всё так же не повернув до конца головы, но мне это уже совершенно не важно: в зелени его умных глаз так много боли, страха и отчаяния, что я цепенею. Странное чувство — холод, давящий изнутри, медленно расползается по моему телу, проявляясь гусиной кожей на руках, спине, бёдрах.

— Я… не знаю. Не знаю сам, что это, Ева. Иногда у меня возникает чувство… предчувствие, что ничего не будет. У нас не будет. Как будто должно произойти нечто непоправимое… или возникнет непреодолимое препятствие, но… но у нас не будет общего дома, детей, будущего. Ничего из того, о чём…