Виктория Мальцева - За мгновения до...

Брат одаривает меня, наконец, своим взглядом:

— Мелания! Высадил около Старбакса. Отвезу тебя, потом вернусь за ней.

— Не стоило! — отвечаю с долей сарказма, хотя состояние моё совсем не из тех, которые позволяют дерзость.

Я действительно очень замёрзла. Настолько, что не чувствую ни рук, ни ступней, собственные бёдра, обтянутые совершенно мокрыми джинсами, кажутся двумя ледяными болванками, лишёнными ощущений, пальцы рук не сгибаются, а ног… не знаю! Я их просто не чувствую.

Пытаюсь убрать с лица волосы, но мои движения рваны и почти бесполезны.

И вот она, очередная порция неизбежного: горячая ладонь Дамиена делает это за меня, повергнув всё моё существо в состояние транса.

+100 к Доброте.

+20 к Ласковости.

Остановись мгновение! Боже, как приятно тепло этой человеческой ладони! Как оно нужно мне сейчас, как ничто другое на свете!

Наши взгляды встречаются совсем ненадолго, но я успеваю заметить в его глазах… сожаление? Участие? Желание помочь? Ему жаль меня — это совершенно очевидно, но удивляет другое: раньше эта жалость разозлила бы меня, но теперь… согревает! Согревает не физическим теплом, а каким-то совершенно иным, душевным, сердечным. Живым теплом!

Дамиен стаскивает с меня куртку, но обнаружив промокшую, а оттого прилипшую к груди футболку, резко отворачивается:

— Сними всё мокрое и надень мою куртку!

Я опускаю глаза на собственное тело: белая ткань словно стала частью моей кожи, видна каждая родинка и, конечно, бельё. И то, что за ним тоже! Чёрт…

Дамиен пристёгивается ремнём безопасности, снимает рычаг с паркинга и, закусив добела нижнюю губу, выруливает на дорогу.

В его куртке тепло и так спокойно. Словно в коконе, будто в отдельном, совершенно безопасном и приветливом мире, у которого есть собственный потрясающе приятный запах: морской бриз и мужская кожа. Так пах мой отец… Или похоже…

Пока едем, злополучная серость рассеивается, показывая слабые, словно уставшие за лето, октябрьские лучи. Тусклое, угасающее золото заливает городские пейзажи, делая их сюрреалистичными, словно обработанными в компьютерной программе. Я отогреваюсь и любуюсь, и в эту секунду моя душа абсолютно, стопроцентно счастлива.

Cheprox delight

Мы мчимся по широкому скоростному шоссе на чёрном Мустанге, сверкающем новой краской и брутальными титановыми дисками. Закатное зарево погрузило Ванкувер в розовый релакс, отодвинув глупости в моей голове на скучный, никому уже не интересный десятый план.

Мои глаза непослушны и скользят по тёмному профилю водителя, нарисованному в этом мгновении моей жизни против тусклого света заката. Мне уже тяжело скрывать от самой себя то, в буквальном смысле, удовольствие, которое получаю от того, что вижу. Слова, на годы застывшие в сердце, внезапно решают сорваться с моего языка:

— Дамиен…

— Да?! — он поворачивает голову, чтобы быстро взглянуть в мои глаза, и тут же возвращает свой ответственный взор на тёмное после дождя шоссе.

— Извини меня… за тот случай!

Прощения нужно просить за любые проступки, любые неправильные действия, и не важно, в каком возрасте они были совершены. Прощая, мы отпускаем боль и обиду, но когда просим прощения — освобождаем себя от съедающего тяжести вины.

Я вижу, как его тёмные брови поднимаются в недоумении.

— За то, что столкнула тебя с лестницы и… за твою голову, — уточняю.

Дамиен кивает в согласии:

— Извинения приняты.

Не проходит и пяти секунд, как он решает добавить свои великодушные соображения по поводу нашего давнего детского затяжного конфликта:

— Но, объективно, моей вины было не меньше. Пожалуй, у меня там тоже накопился список длиной… с километр! — улыбается. — Список поступков и слов, требующих прощения.

Я не хочу сейчас улыбаться, но по какой-то неясной причине делаю именно это.

— Честно говоря, я плохо помню подробности, — признаюсь. — В памяти остались только… основные события.

— И у меня, — отвечает с улыбкой. — Голова болела долго — это хорошо помню, а остальное…

То была среда — с тех пор среды я ненавижу — лето, каникулы, мы дома одни, потому что мама в отъезде, а Дэвид, разумеется, в офисе. В то утро мы усерднее обычного выбирали оскорбления друг для друга, пока хлебали традиционный собственного приготовления суп из молока, хлопьев и кленового сиропа, и именно в тот день ненавистный сводный брат предъявил мне клок рыжих волос моей Ариель — коллекционной куклы, купленной отцом в дьюти-фри японского аэропорта. Моим настоящим отцом! Моим любимым человеком, самым родным и близким существом на Земле! Папа подарил мне первую коллекционную куклу на седьмой День Рождения, а спустя два месяца мы узнали, что у него рак. В восемь я не получила подарок от него лично, потому что отец уже почти не приходил в сознание, это сделала мама, но Ариель была куплена им заранее, как и остальные десять кукол вплоть до моего восемнадцатилетия. Ариель коснулась моих рук, когда отец ещё дышал, Ариель хранила последние воспоминания о настоящей семье, где у меня были и мать, и отец. А после моя семья и моя жизнь стали походить на ошмётки разодранной собаками ветоши.