Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

Я вижу, что Джин кивает, как бы давая понять, что она закончила, и тогда я останавливаю запись. Джин аккуратно кладет Аврору в коляску, прикрывает ее простыней, а потом оборачивается ко мне.

– Спасибо.

Я ничего не говорю. Мне хочется плакать, но мне удается сдержать слезы. Наконец, пересилив себя, я говорю:

– Она будет счастливой.

– Да, я рада, что сделала это. – Она берет меня под руку, кладет голову мне на плечо. – Повезешь коляску?

– Конечно.

Мы начинаем идти по длинной аллее, ведущей вниз, к выходу из парка «Вилла Глори». Джин гладит меня по руке.

– Я тебя так любила. Мы были бы прекрасной парой. Жаль, что больше нет времени. А теперь поедем к моим родителям. Там мы оставим Аврору.

– Да, хорошо.

– А потом ты отвезешь меня в больницу.

Мне удалось договориться, и мне предоставили комнату в «Куизизане», самую лучшую из всех, какие только были. Она маленькая, но можно держать Аврору в соседней комнате. Вначале Джин очень беспокоилась.

– Но как мне справиться с бутылочкой и молоком? У нас его достаточно? Надо проверить, чтобы с ней был тот, с кем она ладит; я замечала, что другие ее раздражают. А потом, когда настанет время ее прикармливать, надо будет давать ей овощной бульон, детские смеси, рисовую муку, нам надо будет спросить у педиатра, какую именно…

– Любимая, я принес все, не беспокойся, мало-помалу все организуем.

– Меня не будет, меня не будет.

И она начинает плакать. Я обнимаю ее, крепко прижимаю к себе и на самом деле не знаю, что ей сказать. Я чувствую себя таким бессильным, таким бесполезным. Потом Джин успокаивается.

– Прости меня. Так не годится. Я хочу, чтобы у тебя остались обо мне хорошие воспоминания, этого больше не повторится.

– Что бы ты ни сделала, ничего ни меняй. Не волнуйся, будь собой, будь, какой тебе хочется, как ты всегда и делала. Это мне всегда в тебе так нравилось. Не меняйся.

Тогда она мне улыбается и берет ключ.

– Пойдем в палату.

В следующие дни ее навещают все по очереди. Папа, мама, Элеонора, Илария, ее брат Люк с Каролиной, другие ее близкие подруги, Анджела, Антонелла, Симона, бабушка Клелия, Адельмо, сын дяди Ардизио, и даже Мария Линда, с которой Джин училась в университете. Профессор Милани заходит два раза в день, он всегда держится изысканно и учтиво, но понятно, что он не может нам сказать ничего, что отличалось бы от того, что мы, к сожалению, знаем.

В понедельник утром профессор подходит ко мне.

– Мы были вынуждены увеличить ей дозу морфия, так она будет испытывать меньше боли, мне кажется жестоким заставлять ее страдать.

Я не могу сказать ничего другого, кроме «да».

В полдень приходит отец Андреа.

– Как дела, Стефано?

Но я не знаю, что ответить, и ограничиваюсь лишь тем, что немного наклоняю голову и так и стою, глядя в пол. Тогда он кладет руку мне на плечо.

– Мне так жаль. Судя по всему, у Господа на нее другие планы.

– Да.

Мне вспоминается моя мать. Все это я уже переживал, но только, когда она была на последнем издыхании, я и не знал, что все было так плохо.

– Однако жаль, что Он больше нас не изумит каким-нибудь чудом…

Отец Андреа смотрит на меня, но ничего не говорит, а потом пожимает плечами.

– Хорошо, пойду ее навещу.

Он входит в палату Джиневры один и остается там больше сорока минут. Когда он возвращается, я замечаю, что он не так напряжен, как раньше. Он даже улыбается. А потом подходит и обнимает меня.

– Джин сильнее всех нас. Она меня уже удивляла в прошлом, но теперь она меня просто ошеломила. Она необыкновенная. Мне надо идти. Если будет что-то нужно, созвонимся. А потом… Дашь мне знать, как она захочет, чтобы мы сделали.

И он уходит.

А потом… Когда произойдет это «а потом…»?

Я быстро просыпаюсь и, покормив Аврору, вхожу в палату Джин. Она уже проснулась и завтракает в постели.

– Добрый день, хорошо спала?

– Отлично.

Профессор сказал, что ей может быть лучше благодаря морфию.

– Ну и хорошо, я рад. Сегодня утром, к сожалению, я не могу не пойти на работу. Ренци назначил встречу с новым директором отдела сериалов, чтобы сначала устроить собрание, а потом – обед. Ну и что же произошло? Да то, что у него, именно у него, у «пунктуального» Ренци, уже, оказывается, были дела, но он забыл.

– Значит, не такой уж он пунктуальный. Тем лучше, а? Ты же сам говорил, что иногда он кажется тебе марсианином, и это беспокоит…

– Да, правда.

На самом деле я думаю, что это, видимо, снова из-за передряг с Данией Валенти, но я ему ничего не сказал; я последний, кто мог бы осуждать то, что делается из-за любви.