Карина Хелле - Любовь по-испански

если бы был на сто процентов уверен.

Мы делаем два шага вниз по растрескавшимся бетонным ступенькам, прежде чем

фотовспышка вспыхивает мне в лицо. Худой фотограф с прической маллет (прим.: вид

стрижки 80-х – длинные волосы сзади, заметно короче по бокам и спереди) приседает

вниз, делая наш снимок. Я видел его раньше, нагло фотографирующего меня и Веру по

вечерам, но это было много месяцев назад.

— Почему Матео Казаллес встречается с Атлетико? — спрашивает фотограф, но

Педро лишь улыбается и немного отмахивается рукой, прежде чем повернуть налево. Я

иду прямо, фотограф следует за мной, легкой целью.

— Вы снова возвращаетесь в Атлетико, Матео? – упорствует он, и я немного

поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Вам больше нечем заняться? – говорю я и продолжаю идти. Он, слава богу, не

идет за мной за угол.

К тому времени, как я вернулся в квартиру, солнце было в самом пике, и улицы, даже в нашем районе, элегантном пригороде Саламанке, пахли мусором и пылью. В

здании можно было передохнуть в прохладе, и когда я открываю дверь нашей квартиры, то Вера стоит в сверкающей кухне, помешивая кувшин лимонада.

— Ну, разве не приятное зрелище? – спрашиваю я, когда положил ключи на стол, помня особую английскую фразу.

Она поворачивается ко мне и широко улыбается. Вера похожа на домохозяйку с

1950-х с глазами роковой женщины. На ней было обтягивающее желтое платье, которое

показывало ее полную грудь и широкие бедра, а шелковый с узором платок убирал

волосы со лба. Но ее татуировки и черные сникерсы с высоким берцем напоминают мне, что она не похожа ни на одну домохозяйку, которую я знаю.

— Очень хорошо, — говорит она, всегда радуясь, когда я помню особенности ее

языка. Она поднимает кувшин. — Не волнуйся, в нем есть водка.

Я улыбаюсь ей и оборачиваю свои руки вокруг ее талии, притягивая к себе.

— Конечно, есть.

Она визжит, когда немного выплескивается лимонада ей на бок и на пол, но я не

отпускаю. Ей удается поставить кувшин, прежде чем я зарываюсь своим лицом в ее шею, покусывая и целуя нежную кожу. Она на вкус, как апельсинка.

— Итак, — говорит она, затаив дыхание, и я могу чувствовать, как ее пульс

ускоряется под моими губами. Я опускаю руку к ее попке и жестко сжимаю, в то время

как прижимаюсь к ней. – Я должна спросить, как все прошло?

— Я расскажу тебе все, — бормочу я, — позже. Но на тебе надето это платье, и ты

сделала мне пьянящий лимонад в этот жаркий день, поэтому боюсь, что займусь сначала

тобой.

Я подношу свои губы к местечку за ухом, где ее новейшая татуировка. Она на

испанском, где говорится: «Любовь по-испански – это ты» , то, что я сказал когда-то Вере

в Ла-Альберке, когда впервые влюбился в нее. Это и по сей день так. Я провожу кончиком

языка по словам, и она вздрагивает подо мной. Она никогда не может сопротивляться

этому, хотя, никогда, кажется, и ничему не сопротивлялась.

Я люблю это в ней.

Я достигаю молнии на задней части ее платья и медленно начинаю тянуть ее вниз, пока грудь не оказывается снаружи. Я сжимаю ее, мой рот слегка задевает соски, от чего

они морщатся. Я не тороплюсь, желая насладиться каждой минутой с ними в этом ярком

свете, в этой прохладной кухне, в этом жарком городе.

Она стонет, когда я преднамеренно вывожу своим языком круги вокруг них, и

начинает водить пальцами по моим волосам, мягко дергая их. Это заводит меня, оказывает влияние прямо на мой член, но он уже тверд, как сталь, и выпирает из штанов.

Одним плавным движением я беру ее на руки и перекидываю через плечо, как

пещерный человек. Она испускает смешок, игриво пиная ногами меня в живот и стуча

кулаками по спине.

— Отпусти меня, ты — плохой человек, — говорит она с притворным страданием.

Я пробурчал что-то, а затем кидаю ее на диван. У нее нет времени, чтобы прийти в

себя; я оказываюсь на ней через секунду, стаскивая ее платье через голову и отбрасывая

его на журнальный столик. Я смотрю вниз на ее тело, лежащее на подушках, бледное и

нежное одновременно для меня, и беру ее за икры, подтягивая ко мне, пока ее попка и

бедра не оказываются на подлокотнике, а ноги свисают по сторонам.

— Разденься, — приказывает мне Вера, но я лишь слегка ей улыбаюсь. Я разденусь

только после того, как займусь сначала ей. Она всегда на первом месте. Это правило, хотя

она нарушила его прошлой ночью своими неотразимыми губками.