Наоми Олдерман - Неповиновение

Ронит возвращается в Нью-Йорк. В самолете она читает книгу своего отца и, хоть некоторые места и безмерно ее раздражают, она рада, что это сделала. Она обсуждает своего отца с д-ром Файнголд, и та предлагает ей вспомнить и оценить все хорошее в их отношениях, а также понять, что ни один родитель не способен дать ребенку все необходимое. Ронит думает, не это ли имеется в виду в заповеди чтить родителей. Решает, что, наверное, нет, но ее это не волнует. Она сделает то, что сможет, а остальное неважно.

Она пришла к осознанию, что существует крохотный участок, где пересекаются здравый смысл и фундаменталистская религия. Она пробует хоть немного там находиться. Она нашла новую работу, где ей не приходится находиться в одном офисе с женатым мужчиной, с которым она раньше спала. Насчет этого здравый смысл с религией согласились. И иногда она делает что-то такое. Только если хочет. Устраивает трапезу на Шаббат, зажигает свечи в тех самых огромных подсвечниках. Иногда даже молится. Правда, сама она называет это «сказать Богу пару слов».

Она едет в отпуск в южные штаты и удивляется тому, как много неба видно оттуда, стоит ей только поднять голову. Она думает о том, что небо всегда на одном и том же месте, куда бы ты ни пошел. Ты можешь смотреть на него, можешь не смотреть, но что бы ты ни делал, оно никуда не уйдет и останется на своем месте — красивым и светлым. Как ни странно, эта мысль ее успокаивает.

Я много думала об этих двух идентичностях: быть лесбиянкой и быть еврейкой. У них много общего. Во-первых, ты не выбираешь это. Если ты такая, с этим ничего не поделаешь. Кто-то может это отрицать, но даже если ты только «немного лесбиянка» или «немного еврейка», этого достаточно, чтобы называть себя таковой, если хочешь.

Во-вторых, и то, и другое невидимо. Что весьма интересно. Потому что, пусть ты и не выбираешь, кем быть, ты выбираешь, что показывать, а что нет. У тебя всегда есть выбор — открыться или скрывать. Каждый раз, когда ты встречаешь кого-то нового, ты принимаешь решение. Всегда есть выбор: практиковать или нет.

«Практиковать» означает множество вещей. Для каждого что-то свое. Практиковать можно каждый день, а можно изредка. Но если ты никогда не практикуешь, ты никогда не узнаешь, что это могло для тебя значить. Ты никогда не узнаешь, кем, возможно, являешься. Не практикуя, тебе будет неловко заявить о своей идентичности: если она не играет роли в твоей жизни, в чем смысл о ней говорить? Конечно, она никуда от этого не денется. Никогда. Но если ты не практикуешь, она никогда не сможет изменить твою жизнь.

Если честно, в нашем мире, наверное, проще не практиковать. Легче вписаться. Если тебе это нужно. Лично я никогда не стремилась вписываться.

Итак, я пришла к выводу. Я не могу быть религиозной еврейкой. Этого во мне нет и никогда не было. А не быть тоже не могу. Что-то из этой жизни неистово зовет меня вернуться, и, думаю, никогда не перестанет. Кажется, не очень похоже на вывод, но у меня другого нет. Д-р Файнголд называет это «научиться простить себя». Я называю это «принять, что ты не всегда получишь ответ на каждую свою просьбу». Иногда достаточно сказать: «Может, я к этому приду, а может, и нет».

Несколько дней назад мне приснился еще один сон. Я была в каком-то ресторане на улице, вокруг росли деревья и кусты. Я обедала с каким-то мужчиной старше меня — он немного напоминал мне моего папу. Мы просто болтали, смеялись, и тут официант принес винное меню. Я глянула на меню и сказала:

— Знаешь что? Я буду кальвадос.

И этот мужчина, наклонившись, потряс головой и сказал:

— Ты же знаешь, что тебе нельзя.

Я подмигнула ему и сказала:

— Я могу сама принимать решения. Все будет нормально. Посмотри и увидишь.

Он ответил:

— Ну смотри, ты не можешь знать наверняка.

И я подняла бокал, наблюдая за тем, как свет преломился через янтарную жидкость. Я осушила его за один раз. Напиток был теплым и вкусным, как и все запрещенное. Я поставила бокал на стол и сказала, приподняв бровь:

— Ничего не случится. Я в это верю.

И он запрокинул голову и рассмеялся.