Наоми Олдерман - Неповиновение

И я знала, что плаксивее уже не станет. И я совершенно не была настроена на размышления о том, что никто больше никогда не любил меня по-настоящему, так что я прилично себе налила и отправилась с книгой в постель.

В ту ночь мне не снился никто и ничего, и это было идеально. Когда я проснулась, было уже поздно. Я прошла пешком до Музея Естественной Истории на семьдесят девятой улице, но к тому времени, как я там оказалась, он уже закрылся, а сидеть в парке было слишком холодно. Я могла бы позвонить кому-то, договориться сходить куда-то на ужин, сходить в кино, но я этого не сделала; просто смотрела, как проходит остаток дня.

В восемь часов уже как час было темно, и я подумывала заказать еду на дом, и вдруг звонит телефон. Я подняла трубку, и на другом конце воцарилась тишина, а потом послышалось дыхание. Я знала, что это Довид, еще до того, как он молвил слово. Он всегда так делал, когда звонил по телефону — тишина. Как будто решает, будешь ли ты все же рад его голосу.

Так что, когда он говорил: «Алло, это Ронит?», у меня уже были придуманы остроумные замечания насчет того, какой его звонок необычный и неожиданный. Я уже вооружилась доспехами, чтобы ни одно его слово не смогло застать меня врасплох.

— Ронит? Это ты?

Я поняла, что так ничего и не сказала.

— Это она. — О боже. Как по-американски.

— Ронит? — Он все еще не был убежден.

— Да, это Ронит. Кто звонит? — Я не собиралась упускать случая над ним поиздеваться.

— Ронит, это Довид.

— Привет, Довид, чем могу помочь? — Мой голос звучал радостно, как будто с нашего последнего разговора прошло шесть недель, а не шесть лет.

— Ронит, — сказал он снова. — Ронит…

Только тогда, слушая, как Довид не может сказать ничего, кроме только лишь моего имени, я начала думать: что за землетрясение случилось за несколько тысяч миль отсюда, что Довид так неожиданно позвонил. Это не звонок перед Новым Годом или Пасхой, а обычный звонок в субботу вечером. И я, конечно, подумала. Потому что совпадений не бывает.

— Ронит, — повторил Довид.

— Довид, что случилось?

Довид сделал глубокий вдох и сообщил, что мой отец мертв.

Он посылает ветер и дождь. Он поддерживает все живое своей добротой и по великому милосердию возвращает мертвых к жизни.

Из Амиды, читается каждый вечер, утро и день

Тора, как мы знаем, сравнивается с водой.

Без воды Земля была бы лишь сухой оболочкой, пересохшей и большой пустыней. Точно так же без Торы человек был бы лишь оболочкой, не знающей ни света, ни милосердия. Как вода дает жизнь, так и Тора приносит в мир жизнь. Без воды наши конечности никогда бы не знали свежести и успокоения. Без торы наши души никогда не знали бы спокойствия. Точно так же, как вода очищает, Тора тоже очищает все, к чему прикасается.

Вода приходит только от Всемогущего; это символ нашей внутренней зависимости от него. Стоит Ему задержать дождь на сезон, и мы больше не сможем стоять перед Ним. Таким же образом. Тора — подарок от Святого, Благословен Он; Тора в каком-то смысле сама содержит мир, это проект, по которому мир был создан. Если бы Тора не существовала всего мгновение, мир бы не просто исчез, а он никогда бы и не появился.

Мы не должны отделять себя от Торы, как и не должны лишать себя воды. Те, кто выпил от нее — будут жить.

Шаббат закончился час назад, и седовласый доктор отпустил тело Рава Крушки.

В коридоре синагоги среди членов совета шепотом проводился неотложный конгресс: президент Хартог, казначей Левицкий, секретарь Киршбаум, Ньюман и Риглер. Нужно было обсудить важный вопрос: кто займется подготовкой тела Рава к захоронению.

— Довид — глава Хевра Кадиша, — сказал Левицкий. — Он должен исполнить эту обязанность. Это не запрещено. Племянник может выполнить таhaру в отношении своего дяди.

— Довид не захочет исполнить эту обязанность, — объявил Риглер. — Это немыслимо. Мы возьмемся за работу.

— Нет, все правильно. — Лицо Левицкого дрожало от волнения из-за того, что он занимает позицию, отстаивает мнение. — Так будет более достойно. Должны же мы думать о достоинстве Рава.

Ньюман молчал, поглядывая то на одно лицо, то на другое в попытках предугадать, к какому консенсусу они придут.

Когда спор длился уже несколько минут, и лицо Риглера начало блестеть из-за пота, Хартог выпрямился и сказал:

— Не думаете ли вы, господа, что нужно спросить Довида? Я уверен, у него найдется мнение по этому вопросу. — Остальные мужчины замолчали. Они стояли, созерцая тишину в синагоге. Ньюман заговорил громким голосом: