Ирина Воробей - Куколка

На автобусной остановке она заказала такси и отправилась домой в паршивом настроении. Эта ссора с Вадимом уже вытрепала ей все нервы, но ведь ей предстояла еще более тяжелая ссора. Часы показывали половину шестого. Отец не звонил, но наверняка уже ждал ее с допросом. Он теперь не беспокоился, где она, он точно знал, с кем она. Это заставляло ее тяжело вздыхать. «Зачем я согласилась? Какая я дура! Я же решила, что не буду больше с ним видеться?! – отчитывала она саму себя. – Почему я так легко согласилась?»

По лестнице до квартиры она поднималась как на эшафот. Медленно поворачивала ключ, словно с каждым разворотом экзекутор острее точил лезвие топора. Искры от трения разлетались в ее голове с металлическим звуком. Она отворила дверь, и в глазах помутнело, словно на нее надели холщовый мешок. Тут же перед ней возник отец, в черном фартуке палача, злой и готовый к казни. Татьяна быстро подняла на него стыдливый взгляд, но не успела даже моргнуть, как хлестким ударом костлявая ладонь рассекла ей щеку. Она качнулась назад по инерции и уперлась боком в дверь. Рот ее открылся в немом крике боли от неспособности воспринять ситуацию. Это случилось впервые. Щеку жгло. Она сразу же схватилась за нее рукой. Бросив испуганный взгляд на отца, она увидела, как тот пыхтит от гнева, сжимая кулаки до побеления костяшек. Глаза его налились кровью, лицо на пару секунд застыло в бессильной гримасе злобы.

– Ах, ты профурсетка! Какая же ты дрянь! – начал он кричать, грозя ей пальцем. – Ты меня опять обманула? Обхитрила?! Думала, я не узнаю?!!

Он сделал рывок вперед, но ноги остались на месте, а руки с кулаками ушли чуть назад.

– Можешь даже не стараться что-то придумывать! Я знаю, с кем ты была! И не важно, где! Мое терпение лопнуло! Мало того, что ты свою балетную карьеру загубила, так еще и личную жизнь хочешь! Я тебя не для этого растил! В отличие от тебя, во мне еще осталось немного разумности! И раз ты не хочешь по-хорошему, то будет по-плохому!

Он сорвал с ее плеча рюкзак и распотрошил его. Все вещи неряшливой кучкой вывалились на пол. Косметика разлетелась в разные стороны. Телефон залетел под тумбу. Отец дрожащими руками поднял его и с трудом вытащил оттуда сим-карту. Из ящика тумбы он достал ножницы и разрезал ее. Татьяна смотрела на это молча, все еще держась за щеку. Она ничего в этот момент не чувствовала, сконцентрировавшись на боли от пощечины, и отказывалась что-либо понимать.

– Все! Месяц ты не будешь пользоваться ни телефоном, ни интернетом и никуда не будешь выходить. Я сажаю тебя под домашний арест.

Он выдернул из ее второй руки ключи и сунул их в карман фартука.

– Прочь с глаз моих! Сиди в комнате и думай над своим поведением. Подумай, каково отцу, когда его обманывают. Да еще так нагло!

Татьяна молча подчинилась. Она не стала ничего собирать, а просто проволочила ноги до своей тюремной камеры на ближайший месяц, закрыла на ключ дверь и плюхнулась на кровать, лицом в подушку. Она все уже выплакала утром, поэтому сейчас даже глаза не слезились. И на душе было неестественное спокойствие, вызванное пустотой.

Первая неделя тянулась бесконечно долго. Татьяна ничего не делала. Часами сидела на кровати и смотрела в пол, перекручивая всю историю с начала до конца. Она переосмыслила уже все вариации событий, много рассуждала о своем поведении, эмоциях и чувствах, пытаясь понять собственную мотивацию, потом пыталась понять и Вадима, и отца, но в итоге только сложнее все запутала и завязала сверху тремя морскими узлами. Она проклинала себя, Вадима, весь белый свет. Один раз заплакала в голос, когда отец ушел на работу.

Она каждое утро просыпалась как обычно, как все дни за последние 8 лет до этого, лежала в кровати, прислушиваясь к копошениям отца, вслушивалась, как он поворачивает ключи в двери – единственным выходом для нее в мир. Потом вздыхала и поднималась с кровати, завтракала и умывалась, чтобы ничего не делать. Ей остро не хватало чьих-нибудь внимательных ушей, чтобы она могла сбросить балласт, высказав все за один раз, или хотя бы не закрывающегося рта, чтобы она отвлеклась и больше не мусолила собственные переживания. Но она была в квартире совершенно одна большую часть дня. Затем приходил отец, и она закрывалась в комнате. Отец не пытался к ней стучаться. За всю неделю они ни разу не встретились.

В воскресенье Татьяна долго не выходила из комнаты. За предыдущие шесть дней она заметно успокоилась и перестала злиться на себя, поэтому с утра начала делать привычную разминку. Проведя все это время в полулежачем состоянии, ее тело захотело движения. Она чувствовала, как кровь застывает в венах, замедляя все остальные процессы. Руки, ноги и спину ломило от застойности. Организм, привычный к изнуряющим тренировкам, напрашивался хоть на какую-нибудь нагрузку. Она занималась целый день, повторяя одни и те же ритмичные движения. Отец снова стряпал что-то творожно-песочное. Татьяна не сразу определила, что это будет чизкейк. Из-за тренировок и голодовки к вечеру она почувствовала, как начинает кружиться голова. Пора было остановиться и что-нибудь съесть. Ей очень не хотелось выходить на кухню и встречаться с отцом, но с голодом невозможно бороться. Она осторожно приоткрыла дверь, сначала на треть, потом наполовину, будто ожидала засады. Услышав, как журчит кран на кухне и гремит стеклянная посуда, она смелее распахнула дверь и медленно, на цыпочках отправилась на кухню.