Джоанна Троллоп - Чужие дети

— В таком случае, я, — сказала Элизабет, — почти успешный госслужащий.

— Это выговор?

Она поднялась.

— Просто маленькое предупреждение. Почему вы не расположили сточную трубу под северным окном?

— Потому что я разместил здесь дверь в сад.

— Но я не хочу две наружных двери в этой комнате.

Том тоже поднялся.

— Тогда мы подумаем снова.

— Мне понадобится место для резиновых сапог, не так ли? А еще — для хранения плащей. И какое-нибудь укрытие от дождя, где я могла бы снять плащ.

Архитектор наклонился и указал пальцем на чертеже:

— Вот здесь.

— О, — произнесла она, — извините.

— И вот дверь наружу для всего этого. Эта дверь была для лета, чтобы выносить через нее подносы и тому подобное — например, в субботу, когда друзья приходят на коктейль, — Том замолчал. Он расправил плечи и посмотрел на нее, а затем сказал уже другим тоном:

— Вы действительно не можете представить свою жизнь здесь? Ведь это так?

— Да, — ответила Элизабет, засунув руки в карманы пальто. — Прежде я думала, что могла бы, когда впервые увидела этот дом. Но, возможно, всему виной та жизнь, которая бурлила вокруг. Хотя уверена, я здесь уживусь. Правда, воображение никогда не было моей сильной чертой.

Том слегка подтолкнул чертежи на полу, отчего они сами свернулись в рулон.

— Я вам вот что скажу. Я собираюсь отвезти вас вниз, в свой дом, в котором к тому же и тепло. Я угощу вас кофе, и мы поболтаем…

— Я не собираюсь менять свое решение…

— Я бы хотел быть уверенным в этом до того, как скажу, в какую сумму вам уже обошлись мои услуги.

Элизабет сказала с некоторым нажимом:

— Я хочу жить в этом доме.

Том скрутил и перевязал рулон с чертежами. Он взглянул на нее и в этот момент улыбнулся.

— Я верю первым словам фразы, — сказал он. — Это — как минимум.

Элизабет сидела за кухонным столом у Тома Карвера. Это был длинный старинный стол из светлого дерева, и на нем находилось много разрозненных вещей: стопка газет, фруктовая миска с лежащими ключами и вскрытыми письмами, а заодно — и с яблоками, пара подсвечников, откупоренные бутылки вина, кофейная кружка, паяльный прибор. Но все это странным образом смотрелось совершенно гармонично, — как одежда Тома.

Сама кухня оказалась светлым помещением справа в глубине дома. Через французские окна Элизабет могла видеть внизу узорную решетку перил лестницы, ведущей в сад.

Эта кухня походила на то, что видишь в выставочных залах или в дорогих магазинах: там обнаруживаешь бесчисленное количество безделушек, в высшей степени изысканных. Здесь же изысканность не могла скрыть того, что каждый сантиметр тщательно продуман, что ручка каждого буфета, каждая лампа внимательно изучены, а уж потом отобраны.

Том Карвер поставил перед Лиз кружку с кофе:

— Ваш отзыв — не очень-то восторженный.

— Я не привыкла бывать в домах, куда вложено столько души, — ответила на это Элизабет.

— Как бы там ни было, но вкладывать душу — моя профессия.

— Да-да, конечно. Я не хотела показаться невежливой.

— Я и не считаю вас невежливой, — он присел напротив нее. — Первоначальные обитатели этого дома вложили большую долю души, не так ли? Особенно — в общих комнатах. Подумайте, каким роскошным был Бат, — Карвер замолчал и придвинул к Элизабет мисочку с коричневым сахаром. — Почему вы непременно хотите жить в Бате?

— Мой отец живет здесь. Мне знакомы эти места. После Лондона тут спокойнее.

— Так почему вы не купили в Лондоне дом с садом, и не навещаете своего отца в свободные выходные?

Элизабет опустила ложку с сахаром в кружку, медленно помешивая.

— Не знаю, я не думала о таком. Мне пришла в голову идея купить коттедж с садом.

— Англо-саксонская сельская идиллия.

— Возможно.

— Это очень романтично, — сказал Том, — очень достоверно. Саксы танцуют вокруг майского древа…

— Но разве они танцевали? — спросила Элизабет. — Они еле пробирались в грязи, одетые в отрепья и умирали до тридцати.

— Идиллия непохожа на реальность. Она зависит от отсутствия грязи и наличия всех зубов. Вот у вас есть идиллия?

Элизабет сделала глоток кофе.

— Нет.

— Благоразумная девушка, — сказал Том.

— Я не уверена, что могу считаться таковой, — ответила она. — Но после смерти матери я очень хорошо поняла, что хочу что-то изменить, сделать что-то новое, разнообразить свою жизнь. Я не желала менять работу, потому что у меня уже через год-другой будет перспектива занять ведущую должность. Но интуитивно почувствовала, что превращаюсь в одну из тех женщин, которые преподавали нам в школе и кого мы обычно жалели с превосходством юности. Вероятно, мы совершенно неверно толковали жизнь — в четырнадцать-то лет! Но мы не видели в их жизни хоть что-то, кроме школы, кроме нас…