Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Удрал! — вскрикнул Сейфи, широко раскрывая глаза.

Дурмуш-ага подбежал к своему петуху и так пнул его ногой, что тот с жалобным писком ударился о стену.

Все это произошло так быстро, что крестьяне опомниться не успели. Послышались голоса:

— Жалко птицу! Грех-то какой!

— Не суйте нос не в свои дела! — крикнул Дурмуш-ага и в ярости сшиб в грязь попавшегося ему под руку Телли Ибрагима. Схватил тяжелый камень и придавил им петуха.

Сторож Муса, прижимая руку к груди, пятился от Сейфи и, пытаясь заглянуть в глаза Дурмуш-аге, плаксиво спрашивал:

— Хозяин, отдать ему деньги, отдать?

— Мы же их выиграли, дядя Муса, выиграли! Это наши деньги, — повторял Сейфи.

— Так-то оно так, только потом мне от бея житья не будет.

Дурмуш-ага повернулся к Мусе:

— Что ты там лепечешь?

— Деньги, деньги, хозяин, отдать ему?

Вместо ответа Дурмуш-ага накинулся на Мусу и принялся хлестать его по щекам, вымещая на нем злобу, которую не успел сорвать на петухе. Видя, что отца его бьют ни за что ни про что, Али бросился к Дурмуш-аге и оттолкнул его. Вслед за Али двинулся и Омар, но ему преградил путь Хусейн. Ударом кулака Омар сбил его с ног прямо в грязь. Не успел Хусейн подняться, как Омар нанес ему новый удар, снова сбив с ног. Тем временем Дурмуш-ага подмял под себя щуплого Али, но подоспевший Омар спихнул его на землю. Крестьяне кинулись разнимать дерущихся.

Сейфи, схватив Мусу за воротник, уговаривал его:

— Теперь эти деньги наши, дядя Муса. Понял? Наши!

Чуть поодаль неподвижно стоял Халиль с зонтом в руке. Наконец, выйдя из оцепенения, он отдал зонт какому-то мальчишке и, не обращая внимания на драку, подошел к мертвому петуху. Халиль долго глядел на него. Петух дрался за других. И за других отдал жизнь. Еще недавно он радостно горланил, был красив, и вот теперь эта страшная, нелепая смерть! Хыдыр, Али Осман и Белый петух. Три смерти, смерти, похожие одна на другую.

— И нас ждет то же самое, — пробормотал Халиль. Он посмотрел на небо, затем оглянулся вокруг и молча зашагал сквозь гудевшую толпу. По-прежнему еле приметно моросил дождь.

— Я им не прощу! — орал Дурмуш-ага. — Я покажу им! Кровью будут харкать!..

Халиль шагал по дороге, ведущей на кладбище. Он шел к Хыдыру, к Али Осману… Какая-то внутренняя сила влекла его к ним, именно к ним. Потому что, как предсказывал Хыдыр, пробил час, когда ему стало невмоготу, когда "нож уперся в кость". Потому что сегодня не петуха растерзали, убили, а его, Халиля, его надежды, его мечты, ради которых только и стоило жить.

Пока Халиль верил, будто нет для него в этом мире другого места, кроме господского хлева, будто нет для него другого хозяина, кроме Кадир-аги, он терпеливо и безропотно сносил все тяготы жизни. Но ведь есть Адана — большой город, в котором можно устроиться и работать без страха перед хозяином-самодуром, не жить больше под одной крышей со скотиной, можно чувствовать себя свободным, отработать сколько положено, а потом гулять, любить, а главное — это было бы спасением для Эмине, исстрадавшейся без вины Эмине, он может быть там с ней…

Чем яснее осознавал Халиль, что жизнь его может измениться, тем тверже становилась решимость разбить оковы, удерживающие его здесь. И чем больше раздумывает над своей участью Халиль, тем яснее понимает, в каком страшном он очутился плену, какими крепкими прикован цепями. Он раб, он пленник. Вот этой цепью его приковали к хозяину-аге, этой — к земле, этой — к батрацкой доле, тяжкой, безрадостной, безнадежной… А вот этой цепью он сам приковал себя к Эмине… И все эти цепи крепки, ох как крепки! Но теперь пленник решился бежать, измученный каторжник в старой, поношенной шинели и мятом картузе, заросший, оставшийся даже без курева, он жаждет свободы… Да, пробил его час, как предсказывал когда-то Хыдыр… Да, ему стало невмоготу, когда нож уперся в кость…

— Нож… — шепчет Халиль. — Этим ножом я и…

Этим ножом он разрубит связывающие его по рукам и ногам путы. Он понимает, что, освободившись, обретет Адану — утопающий в огнях город, где заводские трубы смело уходят в небо, где на улицах толпы рабочих в синих спецовках, где расхваливают свой товар торговцы, проезжают на телегах возчики песка с берега широкой реки Сейхан…

Земля на кладбище мягкая, ноги Халиля утопают в ней. Халиль подходит к могиле Хыдыра, долго стоит там, стоит неподвижно, не обращая внимания на моросящий дождь.

Стемнело. Деревня затихла, в окнах больших домов зажегся свет. А Халиль все стоит под дождем и думает. И думы его текут нескончаемой чередой, цепляются одна за другую… Дождь все моросит, стекает с картуза на лицо, просачивается сквозь шинель, холодит плечи и спину… А на душе все тяжелей, все тягостней…