Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Что значит стороннему лицу? Может, ты мне не доверяешь?

— Доверять — доверяю, но для порядка так будет лучше. Кто победит, тому тысячу лир и отдадут.

Дурмуш-ага не удостоил Сейфи ответом, но Хусейну все же велел принести деньги. Не прошло и минуты, как Хусейн вернулся.

— Давайте отдадим деньги сторожу Мусе, — предложил Сейфи.

Услыхав это, Муса испуганно запротестовал:

— Что хотите со мной делайте, только не надо мне такой чести!

В толпе раздались смешки.

— Вы что, не нашли более достойного человека? — забурчал Дурмуш-ага. — Да Муса в жизни своей не видал таких денег. Были бы у него пятьсот лир, разве удрала бы от него жена?

Муса побледнел, у него задрожали руки. Он пятился назад, приговаривая:

— Бога ради, не путайте меня в это дело! Хотите — старосту позову, ему и вручите деньги, хотите — Бибиходжу или учителя.

Дурмуш-ага подбежал к нему и, схватив за воротник, рявкнул:

— Деньги будешь держать ты, и только ты, даже если сдохнешь с перепугу. Подставляй руки!

— Хозяин, ради всего святого, не невольте!

— Подставляй руки, живо!

— Боязно мне, хозяин! Не надо!

— Да я тебя! — прикрикнул Дурмуш-ага. — Ну! Чего испугался? Хоть раз настоящие деньги подержишь! Но помни: хоть куруш пропадет — шкуру сдеру! Эй, Сейфи! Отдай ему деньги… У тебя, значит, будет ровно тысяча лир…

Дурмуш-ага и Сейфи отсчитали на ладонь Мусы по пятьсот лир. Мусу со страху била дрожь. Сын Мусы, Али, и стоявший рядом с ним Омар внимательно следили за происходящим и, стиснув зубы, молчали.

— А судьей, хозяин, кто будет? — спросил Сейфи.

— Какой там еще судья? — отмахнулся Дурмуш-ага. — Все, кто здесь, и есть судьи.

— Давайте я буду, — крикнул кто-то из толпы.

Все оглянулись. Это был мясник Абдуллах.

— Ладно! — согласился Дурмуш-ага.

— Чего далеко ходить? Вот здесь и устроим. — Абдуллах показал рукой на двор. — Согласны?

Сейфи отрицательно покачал головой:

— Где такое видано, Абдуллах-ага? Известно, что петух никогда не выйдет из боя, если бой на его дворе. Костьми ляжет, а не выйдет. Не хотелось бы мне, чтобы мой Кельоглан здесь бился. Лучше пойти во двор Мехмед-аги или Ходжи.

— Ерунда все это! — высокомерно бросил Дурмуш-ага.

— Нет, не ерунда, хозяин, — ответил ему Сейфи. — Не положено петуху биться на своем дворе. Я не ребенок, чтобы этого не знать.

Дурмуш-ага обозлился, но, пересилив себя, махнул рукой:

— Ладно, где хочешь, там пусть и дерутся. Пока еще мой Белый ни из одного боя не убегал… И чего это черт меня дернул у тебя на поводу пойти? И вообще, кто ты такой, чтобы я тебя боялся? Или, может, ты решил, что я испугаюсь твоего паршивого петуха?

Молчание Сейфи еще больше разозлило Дурмуш-агу.

— Ты что, позабыл, как недавно, точно ишак, на меня работал, а? Что вол, что ты — одна цена в моих глазах. Но раз уж вырвалось у меня слово, раз я согласился, то так тому и быть! А вот вести разговоры с такой мелюзгой, как ты, я не намерен.

— Дело не в том, хозяин, кто я. Дело в другом. Я пять лет по всей Турции мыкался. Узнал, что такое и голод, и холод. И все ради того, чтобы до нынешнего дня дожить. Ждал я его и, слава аллаху, дождался. Тебе отомстить я не могу, силенок не хватит, зато мой Кельоглан отомстит. Если еще не передумал — пойдем, сам увидишь.

— Не из тех я, кто передумывает. Да и что для меня пятьсот лир? Денег у меня, сынок, куры не клюют. А вы, голодранцы, лучше бы о себе подумали. Всей деревней паршивых пятьсот лир с трудом наскребли.

— Ну, люди, пошли! — сказал Сабри и первым-зашагал.

— Пошли! — раздались голоса.

Народ расступился, давая дорогу Дурмуш-аге.

— Эй, Халиль! — позвал хозяин.

— Слушаю!

— Сходи принеси моего петуха! — Дурмуш-ага двинулся вперед, толпа повалила за ним.

Не обращая внимания на моросивший дождь, все собрались на дворе Мехмед-аги. Несколько богачей попыхивали сигаретами под зонтами, которые держали над ними слуги. Сторож Муса с испуганным лицом обеими руками прижимал к груди заложенные за пазуху деньги. Тут же, за спиной Дурмуш-аги, неподвижно стоял Халиль с зонтом в руке. Он не сводил глаз с площадки, где уже начался петушиный бой…

Оба петуха, на лету расправляя крылья, разом взметнулись и сшиблись. Сцепились в воздухе, упали на землю, вытянули шеи, закружились, выбирая удобный момент для нападения на противника. Белый распушил перья, и они ершистым щитом встали у него на шее. Кельоглан рядом с ним выглядел жалко: шея у него была без единого перышка. Петухи снова сцепились. Глядя, как Белый колошматит Кельоглана, Дурмуш-ага злорадствовал, словно петух его бил не петуха Сейфи, а собравшихся во дворе батраков.