Сергей Лукьяненко: Войны Сорока Островов

Он лишь не умеет пользоваться своей памятью без приказа. Скажи ему что делать – и он начнет работать, мгновенно обретая прошлые навыки и способности. Но вот вспомнить что либо для себя – не в состоянии. Лишь те обязанности, которые твердили ему при лишении памяти, накрепко засели в мозгу. Повиноваться гайду Ириану и его людям, не уходить за пределы Острова, а если уведут силой – не работать, не есть и не пить. Защищаться от зверей, сообщить мечникам, если вдруг заболеет. И никогда, никогда не поднимать руки на человека.

Вот пожалуй и все. Да и что еще нужно беспамятному – рабу своего Острова?

– Как тебя зовут? – упуская слово “раб”, спросил я.

– Асан.

– Кем ты был прежде, Асан?

– Мечником гайда Кора, менестрель.

Беспамятный снова молчал, ожидая приказов. Он проживет долгую жизнь – убивать рабов позорно для воина, а похищать их нет никакого смысла. Мозг человеческий не выдерживает двойного беспамятства, и раб превращается в кретина, не способного даже питаться самостоятельно. Он будет жить долго у своего рачительного и доброго хозяина, беспамятный раб Асан. Но человеком уже никогда не станет.

– Принеси мне холодного белого вина, Асан, – сказал я. – Да побыстрее.

Беспамятный кинулся выполнять приказ, а я прикрыл глаза, отдыхая. Порошок Аскина подействовал, и мысли текли легко и плавно. Но в теле, напоминанием о бессонной ночи, осталась тяжесть.

Шум в зале понемногу стихал. Рабы закончили уборку и разбрелись по другим делам. Теперь наступит очередь поваров и девушек-прислужниц, которые вновь уставят столы едой и вином.

Так принято везде, во всех Островах. Дети, становясь взрослыми в двадцать пять лет, проходят испытание мечом и становятся воинами. Те, кто не могут поднять меч на человека, кто не способен убить с первого удара, умирают, или становятся беспамятными в собственном же Острове. А мечники, под предводительством гайда и стариков-мечников, берут оружие, совершают набеги на земли других островов и отбивают их налеты. Если они берут в плен вражеских мечников, то старики превращают тех в беспамятных, которые будут трудиться на полях и в мастерских. Та же судьба ждет и мечников Ириана, попадись они врагам.

Все просто и понятно. Это жизнь Островов, жизнь, в которой у каждого есть шанс дожить до старости и отдыхать под защитой юных мечников, окруженным любовью юных женщин, рядом с Бессмертным гайдом своего Острова. Лишь менестрели и Говорящие с Богами вне бесконечной войны.

Под каменными сводами банкетного зала застучали торопливые шаги. Бывший мечник Асан принес мне вино. Хорошее, прохладное, прозрачное как ключевая вода вино гайда Ириана…

Отпив половину кубка я посмотрел на раба.

– Ты хочешь вина, Асан?

– Да, добрый менестрель.

Он действительно хочет вина. Так же, как хочет вернуться на Остров Кора. Но между его желаниями и волей – стена беспамятства.

– Пей.

Я смотрел, как раб осушил кубок. Интересно, чувствует ли он благодарность под непроницаемой пеленой, окутывающей разум?

– У тебя есть дети, Асан?

– Да, добрый менестрель. У меня есть маленький сын.

– От беспамятной?

– Да.

– Кем бы ты хотел его видеть, когда он вырастет?

Мне показалось, что на мгновение взгляд беспамятного обрел четкость.

– Менестрелем.

– Почему?

– Менестрели не воюют. Их не делают рабами.

Меня пробила дрожь. Рабы не убивают, а менестрелей не убивает вообще никто. Но мне вдруг стало страшно рядом с несчастным рабом.

– Иди по своим делам, раб, – традиционной формулой отпустил я его. Асан снова был самым обычным беспамятным, которого смешно бояться и можно лишь жалеть. Он поклонился и пошел к двери, широкой, украшенной затейливой резьбой. В это мгновение он перестал выглядеть взрослым…

Что за чушь!

У входа в банкетный зал висело на стене огромное металлическое зеркало. Великолепное, явно не местной работы, а из тех вещей, что, по преданию, Бессмертные гайды принесли из купола. Асан остановился перед тусклым металлическим кругом, провел рукой по волосам, замер. Все правильно, раб должен быть опрятным и красивым… Не отрывая руки от лица беспамятный вышел.

Что видит беспамятный в зеркале? О чем думает?

Руки сами потянулись к гитаре, стащили мягкий кожаный чехол. Я взял аккорд, другой, третий. Музыка не важна, и слова не всесильны. Песню делает песней что-то большее…

– В мутном зеркала овале… – прошептал я.

Что говорит беспамятному его отражение? Что бы увидел я?