Елизавета Абаринова-Кожухова: Дверь в преисподнюю

Когда участники поэтического вечера начали расходиться из Залы, Александр жестом подозвал к себе Касьяна. Тот подошел и смущенно уставился на короля.

– Пожалуйста, не очень бери в голову, что они тут наговорили, -вздохнул Александр. – Милейшие люди, да сам знаешь – творческие личности… Да, и вот еще что – я так чувствую, что погодка разгулялась не на шутку. Так что останься здесь до утра – мои слуги укажут тебе горницу.

Касьян неловко поклонился и отошел в сторонку. A Перси, пробравшись ближе к выходу из Залы, прислушался к разговорам:

– … A хорошо вы его подкусили, синьор Данте… Да ну что вы, сударыня, это еще пустяки… Да уж, эти поэты такие вкусные… Нет, все-таки зря мы его так уж заели – стихи-то неплохие…

Так, с шутками и смешками, от которых явственно отдавало завистью и злословием, гости покидали Поэтическую Залу. И никто из них и подумать не мог, что утром в комнате, отведенной Касьяну Белянике, слуги обнаружат его тщательно обглоданные кости.

Василий Дубов проснулся на подстилке из еловых веток. Под боком, по-кошачьи фыркая, заворочался Кузька. И вскоре из-под попоны, служившей им одеялом, появилась его насупленная физиономия.

– Опять дождик моросит, – с досадой проворчал Кузька.

– Почему опять? – хмыкнул Василий. – Вчера же не было.

– Зато ночью лило, как из ведра. И молоньи, такие здоровенные, ба-бах! ба-бах! – И, укоризненно глядя на Василия, добавил: – А ты спал без задних ног.

– А что, – обеспокоился тот, – что-нибудь случилось?

– Да не. Все в порядке, – вылез из-под попоны Кузька. – Я приглядел.

Василий усмехнулся про себя, как это он приглядывал, накрывшись с головой? Но говорить ничего не стал.

Он лежал, закинув руки за голову, и с удовольствием созерцал чуть тронутый осенним багрянцем лес. Их лошадку, сонно пощипывающую травку возле дороги. Капельки воды, мерно падающие с холста, натянутого в качестве навеса. Седло, подложенное под голову, пахло кожей и потом. А лапник под ним – смолой и свежестью. И все это разбавлял неуловимый горьковатый аромат -запах осени.

А Кузька, уже откинув с кострища здоровенный пень, предусмотрительно положенный туда на ночь, раздувал оставшиеся угольки. На маленьких кривых ножках он деловито перебегал с одного места на другое. Приседал. Раздувал красные щеки. Задумчиво почесывал большие мохнатые уши – видимо, прикидывая, с какой стороны еще зайти. Ловко подсовывал сухие веточки. И морщил свой нос картофелиной, когда в него попадал едкий дым. Ну настоящий домовой. Именно такой, какими их описывают в сказках. Маленький, серьезный и очень забавный.

– Чего это ты, Василий, лыбишся, аки кот на печке? – недовольно пробормотал Кузька, продолжая бегать вокруг костра. – Али погода тебе такая по нраву?

Василий, все так же блаженно улыбаясь, пожал плечами. Какая разница, от чего хорошее настроение. Хотя нет – известно от чего: от того что ввязался в очередную историю.

– Эх-ма, – продолжал ворчать Кузька, даже и не глядя на Василия. – А как славно было за печкой, у деда с бабкой. Сухо, тепло. А тут и морось, и дух горький с болот. Так и лихоманку заполучить недолго. Эх-ма.

А костер уже разгорался, весело потрескивая сырыми ветками. И Кузька уже водружал на него закопченный чайник:

– А какой чаек бабка-то заваривала. На травах. И запах по всей избе. Эх-ма. Да на колодезной водице. Чистой как слеза и сладкой как леденец. Не то что тута – жижа болотная. С пиявками да головастиками. Рази ж это чай?.. А все гадюка Григорий! – внезапно взвился Кузька. – Привел своих упырей поганых и всю приличную нечисть согнал. И домовых, и кикимор, и леших. И пришлось уходить нам из Белой Пущи, из дома родного. Ну какая от нас зловредность? – обернулся он к Василию. И сам же отвечал: – Никакой. Ну там кикиморы над пьяненьким мужичком пошуткуют. Ну там леший девок попугает. Так ведь веселья ж для. А от нас, от домовых, вообще токмо польза одна. И пол подмести, и печку растопить. Эх-ма. А упыри-то Григория, те шутки не шутят, они, гады, с людей кровь пьют. Ну а ты чего валяешься? – неожиданно напустился он на Василия. – Вылазь да умывайся. Пора чай пить.

И, засыпая в чайник заварку, пробормотал:

– И погода-то дрянь, а он знай себе улыбается. Эх-ма.