Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

На востоке, над горной грядой уже начинало слегка бледнеть небо, когда Тим со взводом подошел к подножию невысокого, но крутого холма. Следы Холтье не раз терялись в пути, но Тима это не тревожило; уверенность горела в нем ярким мощным пламенем, которое никакие сомнения не могли погасить. Он раздумывал только над тем, как захватить Холтье живым, — ведь беглеца было велено, если удастся, взять живым. В глазах туземцев и их многочисленных друзей и приверженцев как в Англии, так и в прочих странах престиж здешнего правительства целиком сейчас зависел от того, способно ли оно схватить Холтье снова и повесить. Если же его застрелят, да еще возле самой границы, туземные политические деятели, готовые прицепиться к любому поводу, чтобы опорочить своих слабеющих правителей, конечно же, тотчас объявят, что Холтье и не думал умирать, что он просто сбежал, воспользовавшись попустительством патрульных. С другой стороны, Холтье, наверное, вооружен, а Тим отлично понимал, что даже на один-единственный выстрел, сделанный врагом из темноты, солдаты могут отозваться беспорядочной пальбой и сгоряча, чего доброго, перестреляют друг друга. У него мороз пошел по коже от одной этой мысли; нужно любыми средствами избежать этого. Он задержит здесь солдат и не пошлет их наверх до тех пор, пока не рассветет настолько, чтобы они могли видеть друг друга. Тим поделился своими соображениями с Ролтом и Гаррелом, понизив голос, чтобы не услышали остальные солдаты, столпившиеся в безмолвной предрассветной темноте у подножия горы. Унтер-офицерам рассуждения лейтенанта показались не очень убедительными.

— Если у него ружье, — заметил Ролт, — он обстреляет нас, когда мы будем подходить к вершине. И чем светлей, тем легче ему целиться. Разве не так?

— Чем светлее, тем удобнее стрелять будет и нам, а нас больше двадцати. Но дело в том, что стрелять-то не нужно; только в крайнем случае. К тому же неизвестно еще, есть ли у него ружье.

— Конечно, есть, — вмешался Гаррел. — Ружье точно есть. Сами подумайте, неужели на его месте вы бы ружья не взяли?

— Когда он увидит, что его окружил целый отряд, он сдастся. Поймет, что у него нет выхода. И руки вверх.

— На кой это ему?.. Он же знает, что с ним сделают.

— На Кипре все равно сдавались… часто. Опять же мы должны стараться захватить его живым и выполнить приказ. И потом, кто тут командует — вы или я?

Тим с трудом заставлял себя говорить тихо; он неоднократно слышал, что лишь плохие офицеры позволяют подчиненным обсуждать и критиковать свои приказы. Поскольку его приказы почти никогда никто не выполнял беспрекословно, а, наоборот, все сразу начинали торговаться, Тим полагал, что он плохой офицер… Впрочем, в других взводах творилось то же самое, и он знал это.

— Кто командует? — холодно переспросил Гаррел. — Считается, что вы командуете, так, по-моему?

— Гаррел, если вы собираетесь говорить дерзости…

— Вы задали вопрос. Я вам даю ответ. По-вашему это дерзость?

Тим подавил раздражение.

— Ну, слушайте. Мы окружим этот холм со всех сторон. Ролт, вы с отделением Филлитсона зайдете с тыла, вон оттуда. Как только начнет светлеть, я дам свисток, и мы все полезем вверх по склону, ясно? И если кто-нибудь начнет пальбу до того, как Холтье в него выстрелит, я спущу с него шкуру. Холтье нужен мне живым, и, если будет хоть малейшая возможность, я возьму его живьем. Все, отправляйтесь.

Окерт очнулся от резкого звука свистка. Десяти лет как не бывало, и Дани, щуплый десятилетний мальчишка, свистел ему с большого хлопкового дерева на краю усадьбы Бусбосхов. Окерту только что исполнилось тринадцать, ему впервые купили винтовку, и они с Дани шли охотиться в предгорьях Стромбергов. Ни тревог, ни опасностей; старинный уклад жизни бурских ребятишек оставался неизменным, как пятьдесят, сто лет назад. Извечная иерархия: богатый фермер, арендатор-издольщик и — где-то далеко внизу, совершенно в иных сферах бытия — кафр-слуга и кафр-работник — могла поспорить в устойчивости с расположением небесных тел. Но что-то темное, тревожное нависло над Окертом; кошмар, которого тогда еще не было, уже преследовал его; мальчик чувствовал его холодное, как ветерок, дыхание на шее, на сгибах голых ног под коленками, мчась что есть сил к хлопковому дереву, где его ждали спасение, безопасность, покой…

Потом он проснулся и сквозь щели в сложенной из валунов стене увидел, что ночь на исходе, равнину одели свинцовые тени, а небо над Стромбергами побледнело и, когда он вгляделся в него, засветилось, сперва еле-еле, а потом все сильней. Окерт сразу вспомнил, где он и почему, и его сердце чуть не разорвалось от ужаса и горя. Короткий сон, сморивший его не больше чем на пятнадцать минут, как тяжелый хмель, освободил его на время от страха и боли, с новой силой прихлынувших сейчас, пока он еще не настолько пришел в себя, чтобы подавить их усилием воли и мысли. Он отшатнулся от пробивающегося все сильнее света, прижал дрожащую ладонь к губам, его сознание яростно противилось необходимости встретиться с тем, что ожидало его после пробуждения. Почему он не умер во сне?.. Зачем проснулся, чтобы снова умереть?