Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

У подножия горы спрятавшиеся среди валунов и редких кустиков солдаты чуть не устроили своему офицеру самосуд. Все они обезумели от ярости и страха, а пуще всех сержант Ролт, подошедший со своими людьми с другой стороны холма.

— И куда я глядел! — орал он как бешеный. — Куда глядел! Дерьмо, сморчок поганый, плюнуть не на что, туда же — он у нас умнее всех: дождался рассвета и погнал людей на эту гору. Свет ему понадобился, а все для того, чтобы угодить старому Орринсмиту — он, видишь ли, велел взять того паразита живьем. Я ему говорил… Боб Гаррел тоже говорил: в темноте нужно идти. Он нас слушал? Уши ему дерьмом залепило. Послал на ту сторону половину людей, а там утес… как стенка, двадцать футов… Ну и что из этого получилось? Маконахи убит. И Йетс убит, и Дик Тиллери, и Стейнер. Бэндлу полноги отчикало, Мерсеру отхватило правую руку, Гаррису — пол-лица. Этот паразит там, наверху, стреляет пулями «дум-дум», он всех нас разнесет на части. Еще бог знает что там с правым флангом…

— А ему и самому досталось, — радостно объявил кто-то, глядя на окровавленное лицо Тима. — Жаль, не оторвало его дурью башку!

— Этого только могила исправит.

— Я бы спровадил его в могилу… аж руки чешутся.

Гаррел разорвал штанину и туго стянул носовым платком рваную рану на икре. Его лицо под рыжими волосами казалось белым как бумага, руки так и плясали, но голос прозвучал с напряженным, зловещим спокойствием, когда, подняв глаза, он обратился к Ролту:

— Джек, а почему нам не арестовать его, суку? Что нам стоит — скрутим, отведем в батальон и расскажем, что он тут натворил. А можно даже, — Гаррел злобно, с отвращением взглянул на Тима, — можно и самим его порешить, а после свалить на бура.

Тим левой рукой оттер с глаз кровь и, тяжело дыша, обвел загнанным и свирепым взглядом лица своих мучителей. Вдруг он бросился к выступу горы, прислонился к нему спиной и поднял винтовку.

— Не подходи — прикончу! — Он ткнул ружьем в сторону Ролта, потом Гаррела и гаркнул: — А будете болтать такое — тоже пришибу!

Расхрабрившись от собственных слов и обезумев от отчаяния, наверное не меньшего, чем то, которое испытывал его невидимый противник на вершине горы, Тим неожиданно подскочил к сидящему Гаррелу, опрокинул его навзничь и с рассчитанной жестокостью больно пнул по раненой ноге.

Гаррел вскрикнул: истошный крик боли взметнулся к продолжающему светлеть небу, и Тим тут же обернулся, ожидая, что солдаты с яростным ревом скопом набросятся на него. Но ничего такого не произошло. Дело в том, что сержант Ролт и окружавшие его солдаты глубже и правильнее понимали природу власти, чем Тим. Разболтанные и распущенные, одновременно задиристые и малодушные, знавшие грамоту лишь настолько, чтобы подписаться, все они нюхом чувствовали, что власть в ее чистом и незапятнанном виде есть способность, не задумываясь и не сомневаясь, причинять боль. Жестокость — доказательство власти; грозить физической расправой может лишь тот, у кого власть. Средневековая концепция, как многие средневековые концепции, и логичная, и верная, и страшная. Ударив раненого и беззащитного Гаррела, Тим внушил солдатам не в пример большее уважение к себе, нежели несколько минут назад, когда спасал его жизнь. Солдаты выжидающе глядели на своего офицера, впервые за все время он внушил им страх, и хотя страх этот отнюдь не уменьшил их злости, он на время подавил стремление расквитаться с Тимом, пустив руки в ход.

— Ну ладно, — процедил Ролт сквозь сжатые зубы. — Ну ладно же. Дадим вам шанс. Сами идите и берите его! Поняли? Сами идите, сами! Без нас лезьте на гору и воюйте там. — Он повернулся к остальным. — Я верно говорю, ребята? Пусть он сам расхлебывает кашу, какую здесь заварил. — Послышался одобрительный ропот, и на бледном лице Гаррела едва заметно проступила злорадная ухмылка. — Сколько у вас еще патронов? — резко бросил лейтенанту Ролт.

— Пятнадцать.

— Хорошо, — сержант рывком открыл подсумок и швырнул Тиму еще три обоймы. — С этим будет тридцать. И за патронами больше не возвращаться, понятно? Ну — марш!

Тим глотнул и торопливо, украдкой облизал пересохшие губы. Он не знал, что тут можно ответить, что сказать, слишком уж элементарна, слишком примитивна была ситуация. Давно ослабевшие узы викторианского пиетета к общественному положению, чину и дисциплине, на котором английские офицеры до сих пор основывают свое право отдавать приказы, вмиг оборвались под двойным давлением опасности и неудачи, и все они — и он, и солдаты, и Ролт — перенеслись во времена, куда более давние, чем викторианская эпоха шелковых цилиндров и паровых машин. Они очутились в XIV веке, когда в случае неудачи шайка наемников без долгих разговоров приканчивала своего вожака, размозжив ему голову древками копий или отправив почти безоружного принять смерть от рук врага.