Кнут Гамсун - Архиплут

— Цветы.

— Камелии. Розы. Вы заметили? Цветы, по кроне штука. Деликатные цветы с совсем особенной, исключительной чувствительностью: чуть солнце немножко жжёт, они умирают. Через четыре дня садовник выбросит их вниз за решётку, и их заменят новыми.

Тогда я ответил вольнодумцу:

— Пирамиды ведь были ещё дороже.

Это не произвело того впечатления, какого я ждал. По-видимому, это возражение ему уже приходилось слышать.

— Но в то время не царила бедность, — сказал он. — Кроме того, египтяне были в то время житницей всей римской империи, и мир тогда не был ещё так тесен. Я по опыту знаю, как он тесен теперь. Этот опыт собственно не мой лично, а другого лица. Я знаю только, что пирамида в пустыне — это одно, а окружённые отличным присмотром современные могилы — совсем другое. Вы только оглянитесь кругом! Сотни могил, дорогостоящие монументы, гранитные плиты из Греффенбергена по три кроны шестьдесят эре за локоть, плитки дёрна из Эгеберга по две кроны пятьдесят эре за квадратный метр. Я уже не говорю о надписях и об утончённой резьбе каменных колонн, полированных и необделанных, высеченных или отколотых, красных, белых и зелёных. Вы посмотрите на эту массу плиток дёрна. Я говорил с могильщиком об этом. Торговля дёрном так выросла, что его теперь с трудом можно достать. А вы только подумайте, что такое дёрн на земле: ведь он — жизнь.

На это я позволил себе возразить, что нельзя и невозможно лишать жизнь всякой идеальности, что этически важно всё-таки, чтобы люди имели хоть немного дёрна для своих близких, которые умерли. И этого мнения я придерживаюсь и теперь.

— Видите ли, — горячо сказал он, — на то, что ежедневно здесь тратится, могли бы жить целые семьи, можно бы воспитывать детей, спасать тех, кто потерпел в жизни крушение. Вот, например, та молодая дама сидит теперь там внизу и закапывает в землю камелии, представляющие ценность двух детских платьев. Когда скорбь имеет средства на подобные вещи, то она — лакомка.

Очевидно, это социал-демократ, а может быть, даже анархист, которому нравится переворачивать вверх дном серьёзные вопросы. Мой интерес к нему остывал всё более.

Он продолжал:

— А там наверху сидит человек, сторож. Вы знаете, в чём состоят его обязанности? Первым долгом — в чтении по складам газеты, а во-вторых, он стережёт могилы. В культе мёртвых необходим порядок. Сегодня, придя сюда, я сказал ему, что если б я заметил ребёнка, который крал бы цветы, с целью купить себе на вырученные деньги учебники для школы, — маленькую девочку, худую и пугливую, которая стащила бы камелию, чтобы продать её и купить себе поесть, — я не донёс бы на неё, я бы даже помог ей. «Это я называю грехом», — возразил старый сторож. Грехом — сказал он. Представьте себе, что голодный останавливает вас на улице и просит сказать, который час. Вы вынимаете часы, — обратите внимание на его глаза в эту минуту! — и он с быстротой молнии выхватывает у вас часы и исчезает. У вас имеется два выхода. Вы можете заявить о похищенном — и через несколько дней вы получите обратно ваши часы, которые найдут у закладчика, а в течение суток найдут и виновного. Или же — вы можете молчать, — это второй выход, какой вам представляется. Вы можете молчать… Я, собственно, немножко устал; я не спал всю ночь.

— Вот как, вы не спали! А день-то уходит. Мне предстоит работа.

Я поднялся, чтобы уйти.

Он указал вниз на озеро и мосты.

— Я ходил там внизу по трактирам, чтобы уяснить себе, как спят ночью нужда и скорбь. Вы только послушайте. Иногда происходят такие удивительные вещи. Как-то вечером, девять лет тому назад, я сидел на этом же месте, — кажется, даже на этой самой скамье, — и тут произошло нечто, чего я не в силах забыть. Понемногу стало уже очень поздно. Посетители кладбища разошлись по домам; вон там сзади, на мраморной плите, лежал на животе каменотёс, работая над надписью; вот он окончил свою работу, надел свою куртку, рассовал инструменты по карманам и удалился. Подымался ветерок, каштановые деревья громко шумели, и маленький железный крест, стоявший здесь поблизости, — теперь его, по-видимому, уже нет, — чуть-чуть покачивался под ветром. Я тоже застегнул свою куртку и как раз собирался уйти, когда вон там из-за поворота показался могильщик и, проходя мимо меня, быстро спросил, не проходила ли здесь маленькая девочка в жёлтом платье со школьной сумкой?

Я не помнил, чтобы я видел девочку.

— А что же такое произошло с маленькой девочкой?