Давид Шраер-Петров: Ущелье геенны

В мае мы получили разрешение на выезд. Началось какое-то движение. Регулярно звонили друзья-отказники: «Визы выдали тем-то и тем-то». Еще и еще. Мы погрузились в предвыездную суету. Надо было выполнить тысячу формальностей, в том числе получить разрешение Ленинской библиотеки на вывоз книг. Не всех сразу, а каждой в отдельности. У любого из нас были особенно дорогие сердцу издания, с которыми прошла жизнь и которые, как близких друзей, нельзя было бросать: Пушкин, Шолом-Алейхем, Есенин, Эренбург, Ахматова… И не только они: еще и профессиональные справочники по инженерному делу, медицине, истории, литературе, музыке… Мы с сыном набили два портфеля книгами и отправились в Ленинскую библиотеку. Отдел, где проводился досмотр, находился на задах библиотеки, в маленьком переулке, выходившем на Калининский проспект. Кое-какие книги пропустили, за некоторые мы заплатили пошлину, а многие «запретили к вывозу». Такую суконную формулировку выдавила из себя бесцветная дама, выискивавшая имя, фамилию автора и название книги в конторской книге, проштампованной тюремными печатями. После «селекции» мы с сыном вышли из этого отдела несколько подавленные. Тем неожиданнее была наша встреча с улыбающимся, энергичным Исавом, тащившим на спине туристский рюкзак, набитый книгами, как трюм грузовой баржи — товарами. Рядом с Исавом шагал Сид, быстроглазый подросток, на спине которого громоздился другой рюкзак, поменьше. Мы остановились. Как всегда уверенно, без тени сомнений или колебаний, Исав сказал: «Взял билеты до Вены. Первый класс! Иначе Лиичка не хочет. Дел невпроворот! Но мы все успеем. Главное, что получили визы!» Я согласился, что это, конечно, самое главное. Мы пожелали им счастливого перелета. Они нам. Темные волосы клубились на голове Исава и вылезали у него из-под рубашки, как дым реактивного самолета.

Мы видели, как вся троица (Исав, Лия, Сид) мелькала на бульварах Вены, где по вечерам музыканты в разноцветных средневековых костюмах и шляпах с плюмажами играли Моцарта, Сальери и Штрауса. Сквозь витрины игрушечных кафе можно было наблюдать, как благополучные венцы степенно лакомятся пирожными или невероятно аппетитными венскими булочками. Как медленными глоточками отпивают свой венский кофе из игрушечных венских фарфоровых чашечек, чуть раскачиваясь на вензелеподобных венских стульях. Да, да! Иногда (или нам казалось?) мы видели в окнах кафе Исава, Лию и Сида. Потом нас перевозили из Вены в Рим под охраной автоматчиков (впервые возникла тема терроризма!), и ранним утром я увидел в коридоре поезда лицо Исава, освещаемое вспышками солнца, сменявшими черноту тоннелей. Освещаемое солнечными вспышками, как отблесками выстрелов. Мы видели это святое семейство и в Риме. Около пустоглазого Колизея. Сид кормил обрезками колбасы длинноногих бродячих кошек, предкам которых некогда доставались объедки с пиршественных столов Нерона и Веспасиана. Сид кормил, а Исав и Лия молча наблюдали за ним, никого не замечая вокруг. Мы встречали их среди толпы на площади перед собором Св. Петра, в Ватиканском музее, на вилле Боргезе. Они останавливались около мраморных красавиц античного мира, но глаза Исава смотрели только на Лию. Мы старались не сталкиваться с ними лицом к лицу. Мы боялись прикасаться к открытой ране. А говорить о пустяках не получалось. Вообще не хотелось возвращаться к прошлому. Но в конце концов пришлось.

Из Рима нас переправили на побережье Тирренского моря в город Ладисполь. Там, пользуясь покровительством еврейских благотворительных организаций, бывшие отказники должны были жить около двух месяцев и снова ждать виз. На этот раз въездных — в Америку. Кроме того, нас опекал любавичский раввин. Добрый малый, он носился по Ладисполю на мотоцикле, заставляя неимоверно страдать несколько православных старушек, эмигрировавших вместе с русскими дочками и евреями-зятьями. Старушки не знали, как им быть: открещиваться от моторизованного иноверца или креститься, чтобы Г-сподь помог ему не сломать шею? Очень уж сердечный человек был любавичский раввин. Он подкармливал старушек (еврейских и православных) конфетами и персиками. При синагоге были библиотека и спортивная площадка. Так что я, заходя за книгами, наблюдал играющего с другими детьми Сида и читающую в тени платана Лию. Мы обменивались несколькими дружескими фразами. По вечерам, когда июльско-августовская жара спадала и божественная приморская прохлада опускалась на землю, мы прогуливались по прибрежной улице, останавливались потолковать у фонтана с московскими приятелями, или фланировали вместе с коренными ладиспольцами по главной улице; кажется, то была виа Гарибальди. А может быть, виа Викториа… Бывало, нас догонял Исав. Он успел загореть, как араб. Темные разводы пота разрисовали ему рубаху, волосы, по обыкновению, лезли из нее наружу жесткими завитками, и ветер свистел вокруг его головы. Он догонял нас, останавливался на секунду, спрашивал, не видели ли мы Лию и Сида, бросал на ходу: «Хозяин, у которого мы снимаем квартиру, устроил меня к своему брату на бахчу. Собираю и гружу арбузы. На бахче вместе с поляками. Они ждут визы в Канаду. Плохо, что ли? (Это — и о поляках, и об арбузах). Ешь от пуза и бери домой!» В рюкзаке перекатывалась тяжелая голова арбуза.