Натиг Расулзаде - Золотая монета

– Да, – сказала она. – Ты прав.

Ей было три года, ему – двенадцать, когда на маленький их городок обрушилась большая беда, город был сметен войной, убиты и ранены сотни людей, и… дети, дети, дети! Трупы детей, которые потом много раз показывало телевидение равнодушному миру. У нее осталась в живых мать, у него погибла вся семья. Им чудом удалось бежать из этого ада и спастись, война превратила их жизнь, жизнь мирных людей в кошмар, перевернула всю их прежнюю жизнь, их планы, надежды, мечты, как выворачивают наизнанку перчатку, обнаруживая ее неприглядную внутреннюю сторону. Что-то дьявольское было во всем этом. Четыре года они жили в большом городе, в палаточном городке для беженцев, зимой трясясь от холода, летом изнывая от жары, и тут новое несчастье обрушилось на них – умерла мать девочки. Соседки в палаточном городке помогали семилетней девочке, но своих забот им хватало с лихвой, и шестнадцатилетний парнишка стал ей отцом, матерью, братом. Надо было работать, он уже заканчивал школу, но не мог бездействовать, не в его характере было сидеть сложа руки. Он, мальчик общительный и добрый, познакомился случайно со старым сапожником и научился у него его ремеслу, как уверял старик – «всегда нужному, пока у людей есть ноги» – мальчик схватывал на лету, быстро осваивал тонкости этой работы, руки его оказались руками настоящего мастерового, труженика, всякая работа давалась ему легко и весело, и старый сапожник с удовольствием следил за его успехами и все чаще доверял ему серьезную, относительно дорогую работу, а потом и вовсе передал ему свою мастерскую под лестничной площадкой на первом этаже семиэтажного дома, оформили все бумаги, честь-честью, и стал он зарабатывать и школу не забывал, окончил, и за девочкой следил, чтобы хорошо училась; по вечерам усталый после рабочего дня, но готовый служить ей, помочь ей, объяснял математику, физику, в которых она была слаба, толковал ей доходчиво, не в школьно-скучной форме, а с шутками, примерами из окружающих их предметов. А когда исполнилось ей восемнадцать, женился на ней. Стоит ли говорить, что она никого из мальчиков, парней, мужчин не замечала вокруг, кроме него, так же как и для него существовала только она, его девушка, его женщина, его любимая, ради благополучия которой он готов был пожертвовать собой. Была она красива и нежна, и нежная внешность ее никак не вязалась с окружающей их действительностью и нелегкой, сиротской жизнью, но, видимо, он хорошо о ней заботился, да, так оно и было, он изо всех сил старался, чтобы в первую очередь она хорошо питалась, всю почти гуманитарную помощь и пособие тратил на нее, да и зарабатывать теперь старался больше, чтобы она ни в чем не нуждалась, баловал порой, когда появлялась возможность, покупая ей обновки, фрукты, сладости, которые она очень любила. Вскоре они покинули палаточный городок, в котором многие мужчины были безработными и уже привыкали к своему иждивенческому положению, и порой посматривали на него косо, как на отбившегося от стаи, и переселились в этот район, называемый «Нахалстроем», но и тут публика была не лучше, ну Бог с ней, какая есть, они все равно мало что замечали вокруг, кроме самих себя, ей нужен был только он, ему – только она.

Так они жили, входили уже в колею своей жизни, пока не разразилась над его головой эта гроза, у него отняли место работы, его мастерскую, которая кормила их маленькую семью, ждущую прибавления.

– Не связывайся с ними, – повторила она, боясь за него, и он послушал ее.

Он приобрел ящик и все необходимое для чистки обуви на улицах, поехал на центральную улицу города, где гуляли богатые горожане и только расположился, чтобы заняться делом, как тут же к нему подошел полицейский, и даже не считая нужным заговорить с ним, помахал рукой, чтобы он убирался.

– Разве тут нельзя чистить обувь? – наивно спросил он.

– Тебе нельзя, – сказал страж порядка.

– А кому можно?

Тут полицейский снизошел до объяснений – правда опять же жестами – и указал дубинкой, находящейся при нем, вдоль по улице. Сапожник взглянул и увидел соперника, но какого! – ящик у того так и блестел, переливался на солнце, и было на нем много всяких блестящих штуковин, что сапожник за дальностью не мог рассмотреть, но что делало простой ящик для чистки обуви чем-то вроде храма, на который не всякий мог бы покуситься, а только обладатели дорогой и очень дорогой обуви. Сапожник собрал щетки и кремы, побросал в свой ящик, моментально утративший привлекательность в его глазах и побрел прочь. Он останавливался то на одной, то на другой улице и так прошел день, и он ничего не заработал, и не мог зайти в магазин, чтобы купить продуктов, как раньше, на завтрашний день. Дома они поделили его ужин на двоих и оба остались голодными, но жена не давала ему пасть духом, она смешила его, веселила, говорила, что все наладится, образуется, и в конце концов вселила в него надежду на то, что завтра ему повезет больше.