Аристарх Ромашин - Пелагея

– Хорошо. На какое время билет?

– На шесть часов.

Я посмотрел на часы на дисплее, время было одиннадцать утра.

– Хорошо. Ждите меня. И…

– Да?

– Может, всё обойдётся?

– Я тоже молюсь об этом, дружище.

Я взглянул на Пелагею и принялся натягивать на себя остальную одежду.

– Что случилось? – спросила она почти что шёпотом.

– Мама в тяжёлом состоянии. Прости, мне нужно ехать в Москву. Но… я вернусь… обещаю.

Пелагея ничего не ответила. Я полностью оделся. Убрал телефон, ключи и золотистую ленточку в карман. От речки мы перешли на поляну. Кольцо с красным камнем на пальце девушки стало испускать слабое свечение. Пелагея молча подошла к скале.

– Пелагея, – обратился я к ней, так как меня угнетало её молчание.

– Для короля его собственная жизнь не имеет значения. Главное это жизнь подданных. Их безопасность.

– Ты о чём?

– Ты сделал выбор, – вместо ответа сказала она и дотронулась до скалы.

Каменная глыба вздрогнула. По зелёной поверхности пошли трещины. Облако пыли устремилось к небу. Часть поверхности сдвинулось, образовав проём.

– О каком выборе речь? Пойми, это же моя мама… она мне дорога, как… как и ты теперь. Когда все прояснится, я обязательно вернусь. Обещаю!

Пелагея вошла в образовавшийся проход и сказала:

– Ты и тогда поступил правильно. И сейчас поступаешь, как надо. Я тебя дождусь.

Снова послышался грохот, и проём стал закрываться. Прежде чем Пелагея исчезла полностью, я успел увидеть слезы на её глазах.

К хижине я шёл в прескверном настроении. Чувствовал себя виноватым за слёзы Пелагеи, но и пренебречь здоровьем матери я ведь не мог. Врачи, конечно, те ещё паникёры. Только и знают, что давать отрицательные прогнозы больному человеку. Но я был уверен, что всё обойдётся и у меня, после того как маме станет лучше, получится по-быстрому вернуться в Крым.

Когда я уже почти подошёл к хижине, мной снова овладело сомнение. А была ли Пелагея? Доставая ключи из кармана брюк, я вместе с ними достал и золотую ленту. Вот оно доказательство тому, что моя встреча с девушкой произошла на самом деле, а не была плодом фантазии.

Сменив одежду и собирая в чемодан всё самое необходимое, я поймал себя на мысли, что не голоден и это несмотря на то, что вчера не ужинал и ещё не завтракал.

Когда я забирал зубную щётку, то непроизвольно посмотрел на себя в зеркало и замер. Не веря своим глазам, я приблизил лицо. Седые волосы, которые потихоньку начинали отстаивать своё место среди чёрных волос бороды, вдруг куда-то исчезли. А морщины на лице разгладились, будто я помолодел на несколько лет.

«Неужели это влияние Пелагеи?» – возникла мысль.

Вернувшись в гостиную, я позвонил хозяевам хижины и сказал им, что мне нужно срочно возвращаться в Москву, но я готов оплатить своё проживание на всё лето. Они согласились и вызвались отвезти меня до вокзала.

Я сел за стол, распечатал билет, любезно предоставленный Михаилом, и открыл редактор. Ко вчерашним записям добавил своё ночное приключение. Потом позвонил Михаилу, чтобы узнать о состоянии матери. Он ответил, что она пока ещё не приходила в себя.

Ближе к четырём дня приехали хозяева хижины. Помогли мне загрузить чемодан, довезли до места назначения и, пожелав скорейшего выздоровления маме, уехали.

Всю дорогу в поезде мои мысли, словно тушканчики, беспрерывно прыгали от переживаний за маму до тоски о Пелагее и обратно. Мне не удавалось сосредоточиться на чём-то одном. Я теребил в руках золотую ленту, чтобы мои сомнения больше не могли взять меня в плен. Молил небеса, просил тех, кто там наверху, чтобы они сжалились над моей матерью и дали ей возможность пожить ещё. Из-за моих переживаний голоса и лица пассажиров поезда потеряли свою чёткость, будто весь путь был покрыт туманом, словно я спал, а не бодрствовал.

До дома я добрался на следующий день ближе к трём ночи. Дверь мне открыл Михаил. Круги под глазами говорили о том, что он не спал всю ночь. Мы с ним обнялись. Он помог мне с чемоданом. Сказал, что жену и детей отпустил домой. Мама за весь день ни разу не открыла глаза, но он каждые полчаса заходил, чтобы проследить за её дыханием. Поблагодарив его, я направился в сторону комнаты матери. Сквозь тишину спальни с большим трудом можно было услышать её слабое дыхание. В комнате не горел ночной светильник. Только лунная полоска света, проникающая через окно, освещала нанесённые старостью линии морщин на лице. Рядом с её кроватью стоял стул, на который я сел и сжал левой рукой ладонь матери. Всегда тёплая рука мамы на этот раз была холодной. Я прижал её руку к своей щеке. Она шевельнулась, открыла глаза и посмотрела на меня.