Ангелина Злобина - Ход серой мастью (Сборник рассказов)

Я её проглядел – может, уснул? Не понимаю, как это вышло. Но когда хлопнула входная дверь, я засуетился, задел пакет и едва не просыпал орехи. Она разувалась в прихожей, оставляя на полу талые лужицы и комки снега. Один я взял – быстро вытянул руку из-за угла и схватил щепотью. Понюхал – бензин, шины, асфальт. Ещё что-то еле-уловимое, может, сырая кора? Так пахнет ветер над зимним лесом. Не спрашивайте, откуда я это знаю. У меня нет долгой памяти, одни обрывки, да и те возникают с бессвязностью бреда.

Потом Саша звонила кому-то, рассказывала, что шла пешком от метро – снег, транспорт стоит, пробки… А ботинки поставить к батарее забыла. Уснула, не раздеваясь, натянув на себя угол пледа.

Я посидел рядом, послушал, как она дышит; потрогал её волосы – гладкие, у шеи цвета серого речного песка, от пробора – как выцветшая осенняя трава.

Саша тихо сопела, уткнувшись в спинку дивана.

Я осторожно заплёл одну прядь на её макушке, получилась короткая косичка двух оттенков. Завязал красной ниткой, вытянутой из подшивки штор. Потом развязал и расплёл – ладно, пусть спит.

Мне почему-то очень не нравился её браслет с монеткой. Похоже, он был чьим-то подарком. Саша иногда перебирала его в руках или зажимала в кулаке и сидела, задумавшись. А надевала она его, продев нитку в соединяющую цепочку. Накидывала браслет на запястье, нитку держала в зубах и целилась разъёмом замка в маленькое кольцо. Не попадала, маялась, в очках ничего не видела и без очков не видела тоже.

Интересно, кто этот остроумный даритель? Выбирая такие украшения женщине, надо бы предполагать, что утром она скажет: «Помоги, пожалуйста», – и протянет к тебе руку, придерживая браслет у основания ладони.

Я бы ей помог – у меня чуткие, длинные пальцы. У меня узкая тёмная кисть, похожая на руку шимпанзе, но – мягче, намного мягче. И касания осторожней, их обычно не чувствуют. Думаю, с такими пальцами я мог бы быть неплохим пианистом. Полторы октавы! У кого ещё такая растяжка?

А ведь я как будто помню это ощущение гладкости клавиш, помню, как они утапливаются и у каждой соседней обнажается желтоватая боковая сторона. Меня почему-то это волнует, будто мне приоткрывается нечто простое и сокровенное, спрятанное за внешней строгостью инструмента.

И ещё меня беспокоит, что звук извлекается не сразу, а с еле осязаемым – в сотую долю секунды – опозданием. И прямо напротив – то навстречу, то рядом, движутся другие руки – точно такие же, но темнее, прозрачней. Теперь мне кажется, что это мои пальцы виднелись там, в лаковой черноте, повторяли все движения настоящего пианиста и не извлекали ни звука из призрачного продолжения клавиш.

На рояле стоял букет – розы, ведь так? Я сказал, что много раз просил не ставить цветы на инструмент. В комнате пахло паркетной мастикой и апельсинами…

Нет, всё-таки что-то неладное творится со мной в последнее время! Я знаю, это всё жильцы с их странными мыслями, разговорами, снами из перепутанных киносюжетов, сплетен, журнальных историй. Я прогоняю их, но после каждого что-то остаётся, растворяется в воздухе, впитывается в стены – разве я этого не знал? Тогда зачем же мне нужна коллекция в тайнике за обувной полкой? Да, это кино только для меня, в нём всё непредсказуемо, странно и нет ни начала, ни продолжения, только ощущения нескольких разрозненных мгновений. Как запах духов женщины, прошедшей мимо. Он слышится только секунду, а открывает столько тайных дверей, иногда за одной – другая, за ней – ещё, и куда они заведут – неизвестно…

Раньше я не был таким чувствительным. Наверное, всё дело в луне. Мне не хватает её, жду каждый вечер – но видел только холодноватый полукруг на облаках, радуга ночи: олово, медь и патина – бледно-зелёный отсвет.

А между тем с тех пор, как Саша поселилась в этой квартире, прошло полтора месяца. Я вдруг осознал нечто странное – её присутствие мне не мешает.

Меня больше не раздражал запах растворимого кофе по утрам, я привык к пёстрому халату, лежащему днём на спинке дивана, хотя раньше терпеть не мог разбросанных вещей. Вечерами мне нравилось смотреть на освещённый голубоватым светом Сашенькин профиль и отражение монитора в её очках.

Окончив работу, она потягивалась, шевелила в воздухе пальцами, бормоча сквозь зевок: «Мы писали, мы писали – наши пальчики устали», – или, дурачась, пела какое-нибудь «I love you, baby» и уходила на кухню делать себе ужин. Да какой там ужин – чай, бутерброды…