Ангелина Злобина: Странная моя птица

Ночью над озером разразилась настоящая буря. Ветер выл, грохотал о крышу оторвавшимся куском железа, швырял в окно крупные дождевые капли, царапал стекло сломанной веткой сирени.

Под утро всё стихло. Озеро натянулось, как сырая скатерть. На пляже, среди тины и мелкого мусора лежала мёртвая чайка. Серые облака спешно сворачивались и улетали за горизонт.

К пристани причалила моторная лодка.

– Инночка, кто там приехал? – Антонина Николаевна взялась рукой за подоконник и попыталась придвинуться поближе к окну.

– Девушка какая-то, – отозвалась с веранды медсестра Инна Марковна, – к вам, наверное, вместо Жени.

В окно было видно, как молодая женщина в светлой куртке и джинсах, прошла по парковой дорожке в сторону административного корпуса. В руке она держала небольшую дорожную сумку.

– А как там Женя, вы не знаете? – спросила Антонина Николаевна, глядя вслед девушке.

– Всё хорошо, не беспокойтесь, – Инна Марковна уложила в футляр тонометр, достала из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась, придирчиво поджимая губы и хмурясь, – аппендицит – это, по нынешним временам, такие пустяки. Через две недели вернётся, опять будете гулять, читать… ругать её опять будете…

Она спрятала зеркало обратно, защёлкнула сумку и, по привычке, усвоенной от долгого общения с пожилыми пациентами, громко и отчётливо проговорила, слегка наклоняясь к старухе:

– Всё, моя дорогая, я вас покидаю. Сейчас кто-нибудь за вами придёт, пойдёте на завтрак. Не скучайте! – Инна Марковна взяла сумку и через веранду вышла на улицу.

Главврач пансионата бегло просмотрел стандартный набор документов и вздохнул.

– Видите ли, наши подопечные – это такая особенная публика… Впрочем, что я вам объясняю, вам же приходилось?

Соня кивнула и улыбнулась. Доктор говорил смешным сипловатым тенорком, глаза за стёклами очков в тонкой оправе казались усталыми, но взгляд был цепким, внимательным.

– А с практикой как же?

– В августе, по месту жительства.

– А, ну замечательно, замечательно…

У него была странная манера внезапно задумываться и менять выражение лица. Вот и сейчас, он будто забыл о Соне, глядел в открытое окно и морщил лоб, как от возникшей вдруг головной боли.

С улицы сильно пахло смятой листвой. К краешку белой занавески прицепился тёмный сухой лист.

– Ну что же, – доктор неожиданно взбодрился и повеселел, – тогда сразу к делу? Итак, наша Антонина Николаевна – женщина более чем пожилая, вы знаете…

– Да-да, мне говорили. – Соня снова кивнула и опустила глаза, сдерживая улыбку.

– …характер сложный – девяносто восемь лет, что ж вы хотите! Да и дело уже не столько в характере: изменения в сосудах, соответственно – проблемы с памятью.

Парамнезии имеют место быть, а так же капризы обыкновенные…

Он снова посмотрел в окно. Где-то под крышей бормотали голуби, прицепившийся к занавеске сухой лист расправил крылышки и оказался бабочкой-шоколадницей.

Виктор Захарович взглянул на часы и поднялся.

– Пойдёмте завтракать, Софья Аркадьевна? По дороге поговорим, а то через двадцать минут нас с вами уже не накормят. Впрочем, – он хитро улыбнулся, – меня-то накормят, разумеется, а вот вы будете голодной до обеда. Пойдёмте! Будем есть кашу.

Вы любите кашу? Нет? Напрасно! Для перистальтики полезно. Вам сколько лет?

– Двадцать пять.

– О-о… Двадцать пять лет! О чём я… Кто в двадцать пять лет думает о перистальтике!

Соседний кабинет, звеня связкой ключей, открывала строгая дама с медицинской сумкой в руках. На Соню она безразлично взглянула поверх очков, с главврачом поздоровалась строго, как с пациентом:

– Здравствуйте, Виктор Захарович.

– Доброе утро, Инна Марковна. Что там на завтрак?

– Овсянка.

– Ну вот, видите, как замечательно! Овсянка…

Он вышел на улицу и, не оборачиваясь, быстро зашагал по парковой дорожке.

Позавтракать вместе не получилось. Возле столовой двое рабочих распиливали длинный сук, сломанный бурей. Они окликнули Виктора Захаровича и, отчаянно жестикулируя, увели его с собой, показывать, как упавший ночью клён снёс угол крыши бойлерной.

Соня одна вошла в обеденный зал и села за крайний столик. Народу в столовой было немного. В кафельных стенах играло эхо большой кухни – позванивало, покрикивало высокими голосами поваров, лилось из кранов и больших кастрюль в раковины, шипело вздымающимся паром.