Лёля Фольшина - Пятое время года. Книга 2

Странный какой-то разговор вышел, и эти неуместные обиды, – Василий был расстроен поведением Петра и гнал от себя нелепые мысли, которые приходили в голову, считая, что младший просто перебрал, а на трезвую голову все иначе будет.

Однако за завтраком Петр вдруг сказал, что уезжает и просил брата непременно отписать отцу, как договаривались.

– Вас же мы непременно ждем у нас в Мессине, как только станет возможным путешествие, – младший брат раскланялся со старшим и поцеловал руку невестки. – Фея будет очень рада познакомиться с племянником.

– Кажется мне, Петр Сергеевич какой-то странный, – промолвила Аглая, едва за деверем закрылась дверь, и посмотрела на мужа.

– Мне тоже показалось, – кивнул Василий, – будто сам не свой, нервный и словно скрывает что.

– Да-да, – кивнула графиня, – именно скрывает, проговориться боится.

– Не нравится мне это, Аленька, и в Италию ехать не хочу. Может, и к лучшему, что Петруша столь быстро нас покинул, дожидаться не стал. Теперь у нас есть выбор, – Чернышев улыбнулся жене и, поймав за руку, притянул Аглаю к себе на колени.

– А что он просил Сергею Романовичу отписать? – тихо спросила молодая женщина, положив голову на плечо мужа.

– Вечор беседовали, Петр пьян был до крайности, – Василий махнул рукой, словно не желая продолжать это разговор, но потом все-таки сказал, – возвращаться они не хотят, ни он, ни Фея. Считает, что тут лучше, а дома, дескать, все равно как чужой – ни старший, ни младший, – повторил граф слова брата. – Одна сестрица его понимает, никто более. Не нравится мне все это, напишу отцу, как есть, – он снова махнул рукой, потом погладил плечи жены, – не волнуйся, родная, доктор сказал – тебе вредно волноваться.

– Да как не волноваться, не чужой, чай, – вздохнула Аглая. – Только вот знаешь, прав он. Сколько помню близнецов, они все время вдвоем. Вы с Романом обиняком как-то были, взрослые совсем, Варвару Сергеевну я и не помню даже, а Петр Сергеевич, он Коте нашему одногодок, кажется, но как приезжал в Сосновку, все с сестрицей. Как-то на именины Костины, в мае, папенька бал давал, братец тогда как раз из корпуса выпустился, а я маленькая была, с антресолей смотрела. От вас только близнецы и приехали, на бале Варламов Мишель Февронию Сергеевну пригласил, так Петр запретил ей и Михаила Ниловича так отчитал, что мне аж страшно стало, боялась – подерутся. Я тогда сразу и убежала с антресолей в комнаты.

– И правильно отчитал, неприятный тип это Мишель, – кивнул головой Василий, – я бы тоже запретил Фее, – граф улыбнулся, но мысли, бередившие его душу в ночи, снова всколыхнулись, вспомнилось, как Петруша всегда слишком рьяно отстаивал свое право на сестру, на общение с ней, прогулки и танцы. Случай, пришедший на память Аглае, еще раз убедил его в том, что отцу следует отписать все по правде, и даже, вероятно, мысли озвучить, как это не неприятно.

Кормилицу маленькому Стефану Аглая нанимать категорически отказалась, потому конец 1903 года и начало следующего жили Чернышевы затворниками – никуда не ездили и почти никого не принимали. Вести из России до них доходили тоже не сразу, и о начале войны с Японией граф узнал только в середине февраля с письмом из дома. В нем же отец сообщал о кончине княгини Беклемишевой и о том, что на очередное прошение о возможности возвращения Василия с супругой в Россию отвечено отказом.

– Что, дорогой, снова отказали? – увидев мужа с письмом в одной руке и бокалом коньяка в другой, спросила графиня. – Может, стоит вам самому написать на Высочайшее имя? Или я братцу отпишу, что все деньги бабушкины ему отдам, лишь бы он на вас наговаривать перестал? Негоже это, не думала, что Николенька на такое способен, – Аглая Ильинична подошла к супругу и, отобрав у него бокал, поставила на стол, – и пить негоже Василий Сергеевич, право слово.

– Домой хочется, Аленька, Митя вон воюет, а я за границей отсиживаюсь, – тяжело вздохнул граф.

– Как воюет? – глаза Аглаи испуганно распахнулись.

– С японцем война. Они на нас неожиданно напали, а Митя в Тихоокеанской эскадре. А я – дома сижу, – Василий неожиданно резко поднялся и стукнул кулаком по столу, – дома, понимаешь? Потому что братец твой – лживый ублюдок! Николенька, – неожиданно передразнил он жену, – сволочь он, твой Николенька, – граф буквально выбежал из комнаты, резко хлопнув дверью, а Аглая опустилась в кресло и заплакала.

Тем же вечером граф просил у супруги прощения, умоляя извинить его вспыльчивость и обещая более не срываться и слов таких впредь не употреблять. Аглая его простила, но долго еще не могла забыть побелевшего лица и резкого голоса мужа – никогда доселе она его таким не видела, но прошел месяц – и все повторилось, когда совершенно неожиданно в дом Чернышевых приехали незваные гости…