Елена Арсеньева: Морская волчица (Ольга Голубовская)

Впрочем, эка невидаль! У Ольги теперь тоже был комиссарский реглан, и черная юбка, и сапожки… Еще у нее было с десяток брильянтовых перстеньков да всякие разные другие камушки: реквизировала у буржуев, а кое-что они и сами отдавали – за письмо, отправленное к родне, за весточку от семьи… Ольга, конечно, была лишена дешевых сантиментов, однако к камням она относилась прекрасно!

Чтобы удержаться на сем месте, она ретиво секретарствовала на допросах «гадов» и «гадин», а также усердствовала в провокаторском ремесле. Ее подсаживали в женские камеры, там она слушала в оба уха, а частенько и сама вызывала разных «бывших» дамочек на признания. У нее был пагубный дар вызывать в людях доверие – на жалость человеческую била. Слезные железы у нее были какие-то ужасно чувствительные, слезы начинали литься по приказу партии, а на бедных женщин, лишившихся всего на свете и ожидавших прощания с жизнью, это почему-то действовало очень сильно. Оказывается, есть на свете кто-то несчастнее их… Как не пожалеть девочку, как не пооткровенничать с ней?

Откровенничали…

О чем только бедолаги не болтали! Например, рассказывали, как поистине умные люди дурят «этих диких зверей, вырвавшихся на волю», – большевиков, стало быть. Ольга узнала, что вытворяла баронесса Искюль. Она занимала зимой восемнадцатого года целый особняк. Там перебывали в свое время все деятели эпохи, начиная с Горемыкина и кончая Троцким. Баронесса состояла в общении с самыми несоединимыми людьми! Она проявляла большую изобретательность для ограждения себя от революции. В одной из комнат, например, висел плакат: «Музей борьбы за освобождение» и стояли витрины с непонятной дребеденью. Это – против уплотнений. А для безопасности передвижения по улицам хозяйка заказала лакею и дворнику матросскую форму и по вечерам, когда нужно, выходила в их сопровождении…

После того как Ольга Голубовская довела эту информацию до слуха товарища Петерса, который возглавлял в то время Чеку, игры баронессы Искюль немедля прекратились, а ее знакомым пришлось поставить ей свечку за упокой либо выпить на помин ее души, уж кто что предпочитал.

Ох, как роскошно Ольга себя чувствовала, когда, вдоволь навсхлипывавшись в камере, потом появлялась на допросах той или иной барыньки в своем умопомрачительном реглане, поблескивая перстеньком, который та же самая барынька дала ей в уплату за передачу письмеца сыну или матери. («Ты же еще ребенок. Не станут они тебя тут держать, непременно выпустят, тогда сделай милость…»)

Золотое было время, шелковое!

В Чеке Ольга процветала, как сыр в масле каталась. Однако как-то раз случилась у нее страшная оплошка: переусердствовала в пыточном ремесле, загубила человека, который должен был вывести на след «контрреволюционной банды». Пока чекисты тыкались, словно слепые кутята, искали на ощупь концы, банда успела уйти через финляндскую границу, где у нее было окно.

Товарищ Петерс собственноручно бил товарища Голубовскую по морде и злобно лаял национальность ее отца. На помощь пришел сам товарищ Зиновьев – за Ольгу Федоровну заступился, товарищу Петерсу на его собственные ошибки указал. Нажаловался Ленину! С тех пор у Зиновьева с Петерсом сделалась лютая вражда. Однако Голубовскую не поставили к стенке, как на том настаивали Петерс и, между прочим, Дзержинский, а всего лишь, как проверенного товарища (ну подумаешь, оступилась, с кем не бывает!), отправили укреплять штабные армейские разведотделы на Южный фронт.

Ох, тут она хлебнула лиха! Никакого разведотдела пока еще не было. Пришлось пострадать сестрой милосердия да рядовым бойцом. Но опять же помогло то, что была грамотная, писала без ошибок, да и голова у нее варила пошибче, чем у трех мужчин враз. Очень скоро Ольга уже била по клавишам «ремингтона» в штабе армии, перепечатывая, а то и составляя самостоятельно донесения командования.

В конце концов такую «грамотную кадру» (это фраза из ее первой служебной характеристики) заметили в штабе фронта. Вспомнили, зачем ее присылали из Чеки… Начался новый взлет ее карьеры! Именно в это время молодое Советское государство спохватилось: а ведь разведка у нас, что внешняя, что внутренняя, поставлена из рук вон плохо.

После Октябрьского переворота большевики не трогали военную разведку, в отличие от военной контрразведки, которую сразу же разогнали, так как оная была замешана в развернувшейся летом 1917 года кампании по обвинению большевиков в шпионаже в пользу Германии.