Кэтрин Сатклифф - Симфония любви

– Шлюху! Прелюбодейку. Заклеймить ее позором и изгнать из деревни – еще слишком слабое наказание. Следовало бы сжечь ее на костре.

– Жестокий и мстительный человек. Я избавлю нас с матерью от тебя, чего бы мне это ни стоило.

Он занес руку для удара, но в этот момент дверь открылась.

Секретарь герцогини Джеймс Такли – высокий седовласый мужчина в очках с металлической оправой и темном, хорошо сшитом (и дорогом) костюме – вошел в комнату и остановился в удивлении. Перед ним стоял викарий с занесенным над головой трясущимся кулаком и залитым потом лбом. Из угла на него, гордо вскинув голову, смотрела Мария, и по щекам ее текли слезы. Наконец секретарь улыбнулся. Хотя вряд ли это можно было назвать улыбкой – обстоятельства не располагали к веселью. Благожелательное выражение его лица должно было убедить Марию, что все будет в порядке.

Бросив красноречивый взгляд на своего дрожащего от ярости родителя, она проскользнула в комнату, где ее ждала герцогиня Салтердон вместе с тучным лысеющим доктором по имени Этан Эдкам.

Суровый, осуждающий взгляд викария Эштона буравил спину Марии, когда девушка склонилась в неловком поклоне перед хрупкой герцогиней Салтердон, старухой лет восьмидесяти с серебристыми волосами, унизанными перстнями пальцами и с выражением лица, способным остановить часы. Ее взгляд заставил бы большинство молодых женщин одного возраста с Марией, которой только что исполнилось девятнадцать, задрожать от страха. Герцогиня знала силу своего взгляда, гордилась им и умело его использовала. Именно поэтому седые брови старухи нахмурились, когда она увидела реакцию Марии, так не похожую на поведение обычных застенчивых глупышек. Девушка подняла голову и прищурилась – этот упрямый взгляд отец называл сатанинским, и за него следовало наказание тонким кожаным ремнем.

– Вот мы наконец и встретились, – произнесла герцогиня на удивление сильным – принимая во внимание ее возраст и здоровье – голосом. Слабой рукой она взяла с колен письмо Марии и, не взглянув на девушку, принялась читать его.

– Скажите, мисс Эштон, почему вы откликнулись на объявление, хотя здесь ясно указано, что требуется мужчина?

Мария сглотнула и откашлялась, стараясь не смотреть на мать, которая, съежившись, сидела на низкой скамеечке в углу и смотрела в пространство своими темными, безжизненными и пустыми глазами. Когда-то – так говорили передаваемые шепотом слухи – Мэри Свифт была, подобно Марии сейчас, красивой, полной жизни и огня девушкой, о которой мечтали все неженатые мужчины деревни. Но потом приехал викарий Эштон и покорил ее своими обещаниями райского блаженства для женщины, которая будет помогать ему в спасении заблудших душ. Бедная Мэри. Бедная мама. Красота, юность, мечты – все ушло. И не только возраст был причиной хмурого и сурового выражения ее лица, с которого исчезли все эмоции юности, а остались лишь разочарование и безнадежность. Ее глаза всегда были мрачными, а лицо пустым и неподвижным, как местность, которую покинули солнечные лучи, оставив лишь серость и тьму.

– Мисс Эштон, – поторопила ее герцогиня.

Расправив плечи, Мария взглянула в серые пронзительные глаза величественной старухи.

– Не понимаю, при чем здесь пол. Если женщина обладает такой же квалификацией…

– А у вас достаточно опыта, мисс Эштон? Мне нужен физически сильный, умный и эмоционально уравновешенный человек. Ваши обязанности, если я решусь взять вас, будут очень трудными.

Эти слова, вероятно, пробудили у герцогини грустные воспоминания; ее крепко сжатые губы дрогнули один или два раза, но затем старуха, как обычно, взяла себя в руки. Она окинула взглядом Марию и, махнув тонкой рукой, добавила:

– Вы сами почти ребенок. Дитя! Невозможно поверить, что вы сможете справиться с… ситуацией. Что заставляет вас считать себя достаточно взрослой физически и эмоционально, чтобы ухаживать за… больным?

– Мой брат был инвалидом, – выпалила она, ругая себя за нотки отчаяния в голосе. – Пола жестоко избил человек, который был в три раза сильнее его и понятия не имел о жалости и сострадании. Позвоночник брата был сломан в нескольких местах. Два года я днем и ночью не отходила от него. Кормила его, мыла, одевала. Часами я читала ему, ободряла, просила не умирать. Я наблюдала, как за временными улучшениями следовали периоды обострений. Мне приходилось массировать его руки и ноги, поскольку он сам не мог пошевелить ими. Он ничего не мог, ваша светлость, только лежал в полном сознании и наблюдал, как разлагается его тело. И умер он не от ран, ваша светлость, а оттого, что у него было разбито сердце.