Кэтрин Смит - Снова с тобой

— Нет, — заспорил Норт. — Это не значит, что она не боялась смерти. Она боялась жизни.

Теперь в улыбке брата появилась печаль.

— Пожалуй. Ты тоже несколько последних лет боялся жизни, я прав?

Норт кивнул:

— Уже не боюсь.

— Ну и отлично. Теперь, если мы покончили со всеми этими душещипательными разговорами, я отправлюсь домой.

Норт недоверчиво взглянул на брата:

— И это все?

Брам вежливо улыбнулся в ответ:

— И это все. Не пойму, что ты хочешь отыскать во мне, братец, но у меня этого нет. Ни раскаяния, ни сомнений, ничего, что мешает людям спать по ночам. Я поступил так, как считал нужным.

— Откуда ты узнал, где он?

— Пошатался по притонам за лондонскими доками. Поспрашивал людей. Они кое-что рассказали, Касси подтвердила. — Только при упоминании имени актрисы лицо выдало его.

Господи, Брам и Октавия оставят Боу-стрит не у дел.

— Ты убил бы его в любом случае, ведь так?

— А ты как думаешь?

Норт пристально посмотрел на брата:

— Я думаю, что ты опасный сукин сын.

У Брама вырвался смешок. Усмехаясь, он взялся за набалдашник трости и поднялся.

— Не опасный. Заботливый.

И опасный тоже, но Норт не собирался заострять на этом внимание. В Браме было много того, что он не замечал раньше, что братья в нем и не предполагали. Это Брам отыскал в какой-то портовой таверне больного и страдающего Дева. Теперь точно так же спас Норта.

— Я скажу Уинтропу, чтобы он держался подальше от пивных, не то в следующий раз ты влетишь и станешь спасать его.

На этот раз в улыбке Брама появилась горечь.

— Уинтроп скорее пристрелит меня, чем примет помощь.

— Но ты все равно станешь его спасать. Брам не ответил.

— Спасибо, — помолчав, сказал Норт. — В любом случае я хочу, чтобы ты знал: я очень рад, что ты оказался там.

Водрузив шляпу на голову, Брам сверкнул улыбкой.

— Можешь рассчитывать всегда. Мне все равно нечего делать.

На этот раз Норт рассмеялся вместе с ним. Он проводил брата до двери и постоял, глядя вслед карете, унесшей его. Потом, покачав головой, вернулся в дом.

Брам совершенно не переживал из-за того, что лишил человека жизни. Все потому, что он отлично понимал — Харкер не успокоится, пока не убьет Норта. Брам, который не смог бы обидеть собаку, засадил пулю в человека и ничуть не раскаивался в содеянном.

Брам избавил Норта от смертельного врага и не позволил запачкать руки кровью. Когда-нибудь он отплатит добром за его добро. Норт поклялся себе в этом.

Что ж, откровенно говоря, он был страшно рад, что все закончилось, хотя внутри сохранялось чувство чего-то недоделанного. Это было странно: убедиться, что Харкера не стало, что он может полностью распоряжаться своей жизнью. В это было трудно поверить, словно не все нити, связывавшие их, оказались перерезанными.

Норт отправится к Октавии завтра. А для начала примет ванну и разложит у себя в голове по полочкам все, что случилось этой ночью. И найдет для нее нужные слова.

Ему так много хотелось ей сказать!

Прежде чем отправиться наверх, он завернул в гостиную, где Октавия своими руками навела порядок, когда ненадолго останавливалась у него. Как она его тогда удивила! Вдруг навалились воспоминания детства. Счастливое время, когда оба родителя были живы. Счастливое время, когда не возникало сомнений в любви отца. Даже если его не было рядом. Время, когда Норт чувствовал себя защищенным и не знал, что означает слово «ублюдок», которое слышал потом не раз.

Изящная мебель, которую очень любила мать. Обивка в тон драпировкам. Ковер, в котором сочетались оттенки цвета стен и мебельной обивки. В этом было больше вкуса, чем в половине домов на Беркли-сквер. И тем не менее ни одна из тех полных самоуважения матрон не пришла сюда выпить чаю и отдать дань крохотным кексам миссис Бантинг.

Матери было наплевать на мнение света. Она была счастлива с отцом, со своими друзьями. И с Нортом.

Она не связывала с ним никаких надежд, не брала никаких клятв в отличие от матери Октавии. Теперь пришло время поверить Октавии и поверить в себя. Он должен поступить так, словно радость, о которой говорила мать, ждет его за углом.

Его внимание привлекло какое-то яркое пятно. Это была думка из лоскутков, которую Октавия еще девочкой сшила для его матери. Незадолго до ее смерти. Подушка всегда была у матери под рукой, на софе, здесь, в этой гостиной, даже когда уже не оставалось сил приподнять голову. Каждое утро служанка укутывала ее седеющие волосы в тюрбан и искусно подкрашивала истончавшееся лицо, возвращая ему краски и жизнь, которая неумолимо уходила. Мать держала думку при себе — этот подарок девочки, к которой она всегда относилась как к дочери. Октавия проводила больше времени у них, чем у себя дома.