Жанна Бурен: Май любви

Когда Жанна Бурен попросила меня написать предисловие к ее произведению, я сначала поколебалась. Разумеется, дружба обязывала меня согласиться, но, относясь с уважением к литературному труду, историк не может считать себя вправе говорить о нем абсолютно профессионально. Моя специальность представляет собою занятие, по меньшей мере весьма далекое от творчества романиста. Правда, преобладает весьма отдаленное представление, и особенно во Франции, о ремесле историка. И разве мы сплошь и рядом не бываем свидетелями того, как директоры издательств требуют от романистов «исторических» произведений? В свою очередь, существует расхожее понятие, что достаточно уметь писать, чтобы в художественной форме изложить хотя бы одну страницу истории. При этом с той или иной степенью убедительности приводят пример Мишле, забывая, что громадный природный талант Мишле питался его карьерой архивиста, а некоторое расхождение в исторических реалиях между его первыми и последними работами обязано как раз тому, что он в 1852 году прекратил ту часть своей деятельности, которая обеспечивала ему прямой контакт с историческими документами.

И уж если мы столь часто осуждали вмешательство романистов в историю, нам самим не пристало вторгаться в сферу романа.

Но роман, лежащий перед читателем, приносит медиевисту [1] Медиевист — ученый, изучающий историю средних веков. (Прим. ред.) редкую радость. Он представляет образы средневековья, которые необратимо порывают с традициями романистов, пишущих о средневековье (не говоря уже о средневековье в представлении журналистов). Трудно поверить: декорации здесь совсем другие в сравнении с «Двором чудес» или с «Монфоконской виселицей». Жестокие и жадные сеньоры не пытают, не четвертуют и не калечат крепостных; ни голод, ни террор, ни нищета не являются исключительным уделом тех, кто воздвигает соборы; жизнь их протекает иначе, без нависшей повседневной угрозы беды и уничтожения. Это такие же люди, как вы и я, занятые своими делом в своем обычном окружении, со своими стремлениями и со своей любовью, со своими желаниями и страстями. Люди, во всем подобные существующему испокон века человечеству.

В высшей степени удивительно, что среди каких-нибудь шести тысячелетий человеческой истории одно, а именно с V по XV век нашей эры, ознаменовано, как у нас принято считать, печальной привилегией порождения одних только скотов и монстров, недоедавших, неразвитых и умственно отсталых. Тот факт, что это было то самое время, которое дало чудо горы Сен-Мишель, портал Реймского собора, поэзию трубадуров и рыцарский роман, не подорвал веру в легенду о «веке тьмы» — в это черное пятно в истории людей, то есть в легенду, заботливо поддерживаемую на всех уровнях образования, от начальной школы до университета (который, между прочим, сам является детищем этих темных веков!).

Вот почему специалист по средневековью, прочитав роман Жанны Бурен, может лишь, как минимум, приветствовать произведение, персонажи которого подобны во всем тем, кого он встречает на страницах грамот и летописей, актов дарения и податных списков — короче говоря, исторических документов. Не вдаваясь в оценку их ценности, он находит в них свой обыденный мир, и это становится для него счастливым откровением. Возможно, мои слова озадачат читателя. Его учили вовсе не так представлять себе жизнь в XIII веке. Но каким бы ни был творческий вклад, обусловливающий подлинную историческую ценность этого романа, вызванные в представлении читателя образы его персонажей живут действительно жизнью своего времени.

И невольно начинаешь думать: почему это так? Каким образом наша эпоха, считающая себя рациональной и научной, выдвинула такой абсурдный, негативный постулат, наложивший на целое тысячелетие печать глупого предрассудка и невежества? Как удалось возвести в аксиому такое незнание истории? Еще и в наши дни, когда общепринятое мнение претерпело значительные изменения, разве мы не слышим постоянно, как термин «средневековье» используют для обозначения нищеты и мракобесия?

Часто говорят о «Франции, поделенной надвое». В пространстве? Или в статистике? Не нам о том судить. Но что касается времени, то в нем — во времени — это строжайшим образом верно. Утверждение о том, что наша страна существует лишь начиная с XVI века, неприемлемо с научной точки зрения. Убеждая нас в том, что наше прошлое не представляет интереса, иными словами, в том, что его не было, нас лишают этого прошлого.