Елена Арсеньева: Возвращение в никуда (Нина Кривошеина)

А Париж и при оккупантах оставался Парижем. Все старались получше одеться, пошикарнее, подчас совсем броско и пестро; у большинства женщин были сапоги и туфли на деревянной подошве, и они, как кастаньетами, отбивали по улице шаг. Театры, кино — все было переполнено: ведь это Париж, и парижский шик и темп не умрут из-за того, что по Парижу с жадными лицами шляются немецкие военные. Внешне беззаботное поведение парижской улицы под оккупацией было своего рода фрондой, вызовом.

В конце марта 1944 года Нина, не выдержав напряженного ожидания «высадки», открытия того самого пресловутого «второго фронта», о котором столько говорилось и в который многие уже не верили, в один день собралась и уехала с Никитой на русскую ферму в пятидесяти километрах от Парижа, где сняла комнату. Над воротами развевался Андреевский флаг — хозяином оказался бывший морской офицер по фамилии Калинин.

У входа во двор фермы стояла небольшая чудесная часовня Покрова Богородицы, оттого ферма среди своих называлась Покровка.

Когда над Покровкой летели бесконечные американские истребители или тяжелые «летающие крепости» и казалось подчас, что от воздушных волн и воя вся ферма рухнет, Калинин открывал часовню, выносил аналой, клал на него требник и читал вслух молитвы.

У Нины был с собой небольшой медальон с частицей мощей Серафима Саровского — подарок императрицы Александры Федоровны, который она сумела передать через верных людей Александру Васильевичу Кривошеи ну в благодарность за моральную и материальную помощь, которую тот оказал царской семье, бывшей в пленении еще в Тобольске. Никогда она раньше не молилась, особенно верующей не была, а тут стала носить медальон не снимая. Сердце что-то предчувствовало дурное…

Игорь Александрович приезжал в Покровку пару раз. Но в очередной раз — в тот день, о котором было условлено, — не приехал. Только спустя какое-то время появилась его кузина, и Нина сразу поняла, что муж арестован. Оказалось — действительно так. Что же теперь делать? Калинин советовал Нине и Никите отсидеться в Покровке.

Рано утром шестого июня началась высадка.

Время пребывания оккупантов во Франции было сочтено. Нина не спала ночами, все думая, где ее муж, что с ним. Погода была теплая, райская, еще цвели сирень и жасмин, по ночам заливались соловьи. А Игорь Александрович был где-то в немецких застенках… И Нина поняла, что больше оставаться в Покровке не может.

С огромным трудом она с сыном добралась до Парижа и узнала, что Игорь Александрович в тюрьме Фрэн, куда его перевели из Сюртэ Женераль (тогда — одно из отделений гестапо). Значит, пока жив. Потом его перевели в тот же самый Компьень. Странная судьба… Но помочь Кривошеину, который так много помогал другим, уже не было возможности: вся организация его была разгромлена; и русские, и французы, и немцы арестованы по доносу провокатора.

Нина вытащила чемодан — это был старик-чемодан, принадлежавший в России матери Игоря Александровича, — и стала укладывать вещи, готовя передачу мужу. Уложила все так, чтобы он понял: его укладывала Нина. Она даже сунула туда игрушечного слона, что означало: Никита с нею. 1 августа, в день памяти Серафима Саровского, брат мужа Кирилл поехал с этим чемоданом в Компьень. Передачу приняли, и Игорь Александрович получил все.

Наступил август. Немцы покидали Францию… Нормальная жизнь в Париже замерла — ждали неведомо чего; говорили, что все в городе заминировано немцами — и мосты, и водопровод, и даже Нотр-Дам. Но парижане как-то внезапно и дружно изменились — стали любезными, с открытыми лицами друг с другом разговаривали, подмигивали — на улицах вдруг стало весело!

Би-би-си передавала, что американские войска и силы генерала Леклера быстрым маршем идут к Парижу, что ведутся переговоры о том, чтобы из Компьеня заключенных больше не вывозили в Бухенвальд.

Утром 24 августа слышалась близкая стрельба. Заговорило радио, диктор, плача от волнения, выкрикивал: колонна Леклера движется к Парижу, скоро первые части будут у Орлеанской заставы…

Нина и Никита выбежали на улицу — где-то полыхал огонь, стреляли все сильнее; ударили колокола, один, другой… наконец густой, низкий бас Нотр-Дама. И минут через десять издалека внезапно раздался крик, как будто кричал весь квартал:

— Вот они!

По всей улице собралась несметная толпа.

Девушки в светлых платьях, в руках букеты — синие, белые, красные цветы, у многих волосы повязаны лентами, тоже сине-бело-красными… В воздухе мелькают сотни маленьких национальных флагов… И вот появляется колонна легких бронированных джипов, и в них сидят солдаты дивизии Леклера, молодые, загорелые, радостные. Им кидают букеты и флаги, вся толпа поет «Марсельезу»…