Елена Арсеньева: Возвращение в никуда (Нина Кривошеина)

Елена Исаакиевна уехала в Грецию к родственникам. Нина всецело погрузилась в воспитание сына — няни у нее не было.

Летом 1940 года Нина с Никитой жили в деревне и внезапно угодили в самое пекло, ну просто к черту в зубы, потому что именно Шабри на реке Шэр оказался местом последнего сражения, данного армией генерала Вейгана незадолго до позорного перемирия в Монтуаре, отдавшего Францию врагу, и бесконечное количество беглецов прошло через деревню. То, что немецкая армия скоро появится и в Шабри, становилось все яснее. В каждом дворе рыли траншеи на случай обстрела, в любую минуту все были готовы к эвакуации.

Наступило 18 июня. Париж был уже занят, и войска вермахта безудержно стремились к югу и западу от столицы Франции.

В этот трагический день генерал де Голль произнес по радио свой знаменитый призыв к сопротивлению и продолжению войны вне территории Франции.

Радиоприемник стоял на стуле, Нина опустилась перед ним на колени и накинула на голову два одеяла, чтобы лучше слышать.

Сперва она растерялась: трансляция была из Лондона, и неизвестный генерал призывал продолжать борьбу. Франция проиграла лишь одно сражение, а не войну, говорил он и обращался ко всем офицерам, солдатам, военным инженерам, летчикам и морякам — вступайте в ряды войск свободной Франции, через два часа будет открыта запись по такому-то адресу в Лондоне! Закончил он словами: «Vive la France !» Нина высовывала голову из-под одеял и сообщала всем домашним, что услышала. Кто-то восклицал — да кто же это? От чьего имени он говорит? Да как же это в Лондоне записываться?.. Все были чрезвычайно взволнованы, кто-то даже заплакал. (Уже после войны Нина узнала, что де Голль с трудом выговорил себе время на английском радиовещании, приехал на такси со своим адъютантом).

Скоро Франция была оккупирована.

В конце октября Кривошеины с большим трудом вернулись домой, в Париж. Ей трудно было поверить — немецкие военные на улицах Парижа! Нина два дня не решалась выйти из дома, приняла твердое решение: выходя на улицу, немцев просто не видеть.

Это оказалось отличным приемом, и вскоре она уже спокойно шла за покупками или стояла в очереди за картошкой и овощами, начисто игнорируя встречавшихся офицеров, которые поселились в роскошных гостиницах квартала.

Зима была холодная. Почти все школы были закрыты, детей на улицах Парижа не было видно. В феврале грянула эпидемия гриппа, в жару и диком бронхите валялись целые семьи. Кривошеины жили в старом доме, где в каждой комнате был камин; уголь в зиму можно было достать, Нина топила в столовой печку медленного сгорания, так называемую «саламандру», и от холода семья не страдала. Но питались они плохо, скудно, однообразно, сахара почти не видели, да и соль было трудно достать.

Нина понимала, что сыну нужно общаться с ровесниками, и с трудом устроила его в частную школу на противоположном берегу Сены — не слишком далеко, ходу около четверти часа. И вот они по утрам начали ходить в эту школу. Морозы стояли для Парижа небывалые: минус 15, даже минус 18 [1], снегу было уйма, его никто не убирал, и он громадными сугробами лежал вдоль тротуаров.

К весне на улицах Парижа появились автобусы на газогенераторных установках, метро работало более или менее исправно, частных машин не было, такси тоже. Одни немцы гоняли на серых военных машинах — ездили с бешеной быстротой и не обращали внимания на пешеходов. Появились велосипедные «рикши» (коляску везли двое).

Никита никак не мог приспособиться к «новой жизни»… Как-то Нина приболела, и за Никитой смотрела одна милая русская дама по имени Варвара Ильинична. Она водила Никиту в школу и гулять. А в те дни по Парижу сновало бесконечное количество брошенных собак. Около дома, где жили Кривошеины, сновал белый фокстерьер — Нина с Никитой его несколько раз встречали и очень жалели. Этот фоксик вдруг попался навстречу Никите и Варваре, когда они шли из школы, а сразу за собачкой шел, прогуливаясь, высокий немецкий офицер в шинели, в форменной фуражке, со стеком в руке и… с моноклем в глазу! Таких почти карикатурных фигур в немецкой армии уже было мало. Внезапно Никита вырвал руку из Варвариной руки, подбежал к офицеру, встал перед ним, загородив путь, и громко закричал по-французски:

— Возьмите эту собаку! Вы должны ее взять, из-за вас она потеряла свой дом!

Немец, оказалось, хорошо знал французский. Он нагнулся к Никите и сказал:

— Но, мой мальчик, я не могу взять собаку, она не моя.