Лесса Каури - Фаэрверн навсегда

Ты приехала в обитель измученная любовью и тем, что считала предательством со стороны отца. Ты дерзила, портила вещи, воровала деньги из монастырской кассы и поила девчонок-послушниц вином из монастырских погребов. Так и вижу изумление на твоём лице сейчас – дитя моё, неужели ты думала, я не знала об этом? Но однажды ты увидела, как я спасаю женщину, умирающую в тяжёлых родах. И в тебе что-то переменилось… Ты пришла просить меня о посвящении в сан, и была одной из лучших моих учениц, Тами! Я горжусь успехами, которые ты делала сначала под моим руководством, а затем и сама. Я никогда не говорила, что люблю тебя, однако так и было. И если ты прочтёшь эти строки – значит, всё не зря, и моя душа может покоиться с миром. Ибо, если письмо дошло до адресата, значит, я мертва, Тамарис. Окончательно и бесповоротно.

А теперь о деле! Знаю, сейчас ты вынуждена скрываться, потому не прошу тебя немедленно выполнить то, о чём буду просить. Прошу лишь сжечь это письмо, отправив в небытие тайны Фаэрверна…»

Я встала и, отойдя к окну, выглянула на пыльную улицу. Не хотелось делить строки ни с кем – даже с отцом. Мэтресса Клавдия никогда не выделяла меня из других монахинь или послушниц, она со всеми была строга, ровна и приветлива, но мы все ощущали её любовь стеной, отделяющей нас от несправедливостей мира, а Клавдию – матерью, которой у многих из нас не было. То, что она приходилось мне родной тёткой, не меняло ничего, однако на сердце становилось одновременно теплее и горше.

Я вернулась к письму и более не отвлекалась, ощущая, как кровь стынет в жилах. Фаэрверн, мой дом, сделавший меня счастливой, моё место в мире, пал жертвой интриг, цена которых оказывалась слишком высока!

Дочитав, я прикрыла глаза и повторила про себя координаты тайника, указанные в письме. Он находился на территории монастыря, но вряд ли пострадал при пожаре, однако прежде, чем вернуться, мне следовало закончить начатое. Подойдя к камину, в котором тлели угли, я бросила на них бумагу и дождалась, пока она не превратится в пепел. Глаза были сухими – цель давала мужество жить дальше!

Обернувшись, посмотрела на отца. Он почти не постарел за эти годы – то же обветренное лицо с крупными чертами, тот же недобрый прищур в глазах, выражение которых могло быть нежным. Лишь седина полностью скрыла черноту в его волосах, черноту, не доставшуюся мне. Пламенный цвет моих волос был материнским, а о ней он никогда не говорил. Не стану вмешивать отца в это!.. Лишь заберу из Тризана то, что принадлежит Фаэрверну, и снова отправлюсь в путь, дабы выполнить последнюю волю мэтрессы. Тёти Клавдии…

– Когда мы сможем попасть в Тризан? – резко спросила я. – Время поджимает!

– Вас ищут? – спокойно уточнил отец.

– Нет, – подал голос Викер, – для паладинов мы оба – мертвецы!

В его голосе прорезалась горечь… Потеряв Фаэрверн, я только сейчас задумалась, а что же потерял он, получив в спину кинжал от близкого человека?

– Вот даже как? – усмехнулся отец. – Что ж… Это нам на руку! Через пару дней будет праздник Великого обретения, и Тризан превратится в проходной двор. Вот тогда мы и нанесём туда визит!

– Мы? – не поняла я.

Отец вперил в меня тяжёлый взгляд. От этого взгляда самые отъявленные мошенники бледнели и молили о пощаде.

– Мы, – повторил он, – ты же не думаешь, что я отпущу тебя одну!

«У меня есть Викер!» – посмотрев на паладина, чуть было не сказала я, но вовремя спохватилась. Ата прав. У меня никого не осталось, кроме него!

День тянулся невыносимо долго. После разговора рыжей с отцом, её и ар Нирна отвели в соседнее здание, обстановка в котором была не в пример роскошнее. Паладину выделили комнату на втором этаже, а Тами, похоже, целый дом.

– Отдыхайте пока, – сказал громила, целуя вновь обретённую дочь в лоб, – отсыпайтесь! Здесь безопасно.

И ушёл по своим непонятным делам.

Тамарис казалась задумчивой, разговаривать не пожелала, развернула кресло к окну и стала смотреть на улицу.

Викер поднялся в свою комнату, где обнаружил комплект чистой одежды, какую носят простые мастеровые. Недолго поблуждав по дому, нашёл, наконец, купальню и с удовольствием вымылся. Когда вылез из ванной, остановился перед зеркалом, повернулся, пытаясь разглядеть место между лопатками, куда угодил кинжал. На коже уже и следа не осталось, однако он ощущал в этом месте постоянный холодок, будто клинок всё ещё сидел в теле. Да, ведьма славно потрудилась над ним, восстанавливая пробитое лёгкое, порванные жилы и мышцы. Сказал «ведьма» – и задумался. И вдруг понял, как давно этого не делал – не думал! Был приказ – выполнял приказ, не требуя объяснений, не подгоняя мораль под содеянное. Хотя Его Первосвященство Файлинн любил говаривать, что деяния Воина Света не должны вступать в противоречие с совестью. Так в его, ар Нирна, случае, они и не вступали! Ему было сказано, что монахини Великой Матери дурят и калечат народ, а её культ отходит в прошлое, уступая место вере современных людей – и он поверил, поскольку не догадался обдумать услышанное, сравнить с реальным положением вещей! Перед глазами встало видение несчастного обожжённого ребёнка… Не дай бог ещё раз увидеть такое! Воину не положено бояться увечий и трупов, и никто не посмеет упрекнуть Викера ар Нирна в страхе перед ними, но наблюдать беззащитное существо, страдающее от боли, умирающее мучительной смертью он не пожелал бы и врагу!