Полина Флер: Поцелуй василиска

— Какой болезни? — я выпростала из одеяла руку, и вздрогнула — такая она худая и анемичная, венки просвечивают сквозь фарфоровую кожу, а на пальце — золотое колечко. Но я не носила золото!

— Вашей болезни после того, как вы упали с лошади и ударились головой, — терпеливо пояснил доктор. У него был мягкий голос и мягкие полноватые руки, костюм какой-то старомодный, коричневая в полоску тройка и золотая цепочка часов, тянущаяся через живот.

— Разве меня не сбила машина? — спросила я.

Он грустно улыбнулся, заглядывая мне в лицо.

— Бедное дитя! Вы заговариваетесь, вы в бреду, но я обещал Его Сиятельству, что к свадьбе вы полностью поправитесь! А вот и Жюли!

Уже знакомая мне девушка торопливо вбежала, неся на подносе кувшин и кипельно-белое, сложенное вчетверо полотенце. Доктор принял из ее рук поднос, поставил на стол, потом смочил полотенце и принялся обтирать мое лицо. По коже сразу пошли мурашки, я попыталась оттолкнуть его руки:

— Не надо… пожалуйста.

В голове крутились услышанные слова: Его Сиятельство? Свадьба? О чем говорит этот человек?

Я попыталась приподняться на локтях, но голова закружилась, и перед глазами заплясали оранжевые мушки.

— Рано вставать, рано! — прикрикнул доктор и погрозил толстым пальцем. — Ох, и егоза! Ох, и ящерка! Убьетесь, а герр доктор отвечай перед фрау и генералом.

Он поцокал языком и насильно надавил на плечи, возвращая меня в кровать. Я протестующе замычала, но доктор быстро накапал что-то янтарное и густое на деревянную ложку и ловко сунул мне в рот, тут же прикрыв мои губы влажными пальцами:

— Пейте, пейте, фройлен! Не капризничайте! Глотайте же!

Густая жидкость была сладкой, с мятным привкусом. Я покорно проглотила и улеглась, натянув одеяло до подбородка. Это ободрило доктора, и он похлопал меня по щеке:

— Умница, фройлен. Вот так, будете слушаться, и к вечеру я разрешу вам подняться. Хорошо?

Я кивнула, глядя в потолок и считая херувимов, нагло рассевшихся на стенах. У младенцев почему-то были кожистые крылья и хитрые мордочки ящериц.

«Так и сходят с ума, — подумала я, закрывая отяжелевшие веки. — Может, лежу сейчас в коме, и все это мне снится…»

И провалилась в сон без сновидений.

Когда я проснулась, головная боль прошла, и в глазах ничего не двоилось. Комната не пропала и не изменилась, все так же тускло светила ночная лампа, в кресле дремала Жюли, уронив подбородок на грудь. Странный сон, с продолжениями. Или я умерла и попала в чистилище. Вон, у крайнего херувима торчит острый хвост, не ангелок, а натуральный демоненок. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, я поднялась на подушках, их было очень много, больших и маленьких, обкладывающих меня со всех сторон. Одеяло соскользнула в ноги, и сквозняк захолодил кожу. Я зябко повела плечами и спустила ноги с кровати.

Пол устилал белый ковер с густым и очень мягким ворсом. Подтянула сползающую лямку ночной рубашки, длинной, до самого пола, и такой же белой, как простыня.

«И мое лицо», — хмуро добавила про себя, разглядывая отражение в трюмо.

Что авария была, я ни на минуту не усомнилась, вон и синяк на лбу, и царапина на подбородке. Лицо мое и не мое, тот же вздернутый нос в веснушках, но щеки впалые, под глазами тени, и губы обветренные и бледные, как после затяжной болезни. Зато волосы куда гуще и длиннее моих, каскадом покрывают плечи и падают за спину густой рыжей волной.

Я задумчиво намотала локон на палец и слегка потянула. Проснусь или нет? Вот бы проснуться в своей спальне, а потом рассказать странный сон Юльке. Ох, и посмеемся мы с ней! Хоть роман пиши под названием: «Вот я попала!»

На трюмо склянки, пузатые и граненые, не то духи, не то лекарства. Взяла одну, покрутила, вынула пробку и понюхала. Все тот же лавандовый запах! Кажется, им пропиталось все вокруг, начиная от моей собственной рубашки и заканчивая шторами.

Заткнула пузырек пробкой и вернула на место. С краю стояла картонка с двумя портретами, написанными от руки: слева — мой собственный. Круглое, еще не тронутое болезнью лицо с нежнейшим румянцем, рыжие волосы собраны в сложную прическу, надо лбом бисерная нить жемчуга, плечи открыты, острые ключицы обнажены, и в яремной ямке удобно лежит голубая капелька сапфира. Справа — портрет мужчины.

Я вздрогнула, едва не выпустив картонку из рук, сердце взволнованно заколотилось.

Про таких говорят: лицо с обложки. Твердый подбородок, красиво очерченные губы, прямой римский нос и иссиня-черные волосы, постриженные коротко, по-военному, над левым ухом седая прядка. Вот только глаз не разглядеть за черными очками, так плотно пригнанными к лицу, словно мужчина родился в них. Именно эти очки почему-то приковали мой взгляд, я вглядывалась в них, холодея от мучительного предчувствия, сердце колотилось все быстрее, в ушах шумела кровь. Наконец, ноги мои подкосились, я ахнула и выронила портрет.