Полина Флер: Сердце василиска [litres]

– Не вертись! – сурово прикрикнул Дитер. – Заколдую!

Я испуганно замерла. Он василиск, он может. Обратит в камень, и буду стоять среди цветущих слив, красивая и вечно молодая. Идеальная натурщица!

Передвинув во рту длинный мундштук, Дитер усмехнулся и выдохнул вместе с дымом:

– Так-то лучше!

Я приняла надутый вид, но хватило меня только на несколько минут. Руки затекли держать белый бумажный зонтик. Полупрозрачный альтарский халатик, расшитый пионами и райскими птицами, так и норовил соскользнуть с плеч. Подпустив в голос слезу, я осторожно осведомилась:

– И тебе совсем-совсем не будет меня жалко?

– Будет, – ответил Дитер, тщательно размешивая голубую краску. – Но только немножко. Совсем. Капельку.

– Жестокий! – возмутилась я. – Разве камень обнимет так нежно, как это сделает живая женщина? Разве утешит, когда плохо? Разве поцелует? Разве родит наследника?

– Тебе мало одного чудовища? – выгнул бровь Дитер, одновременно касаясь кистью натянутого на подрамник холста.

– Мало! – с готовностью закивала я. – Хочу двоих… нет, пятерых маленьких чудовищ! И чтобы все были похожи на тебя!

– Какой ужас! – отозвался Дитер, театрально округляя глаза. – Пять маленьких надутых индюков! Тебе не кажется, что это перебор?

Я задумалась, постукивая ногтем по бамбуковой рукояти зонтика, наконец кивнула:

– И правда, не слишком ли много радости для тебя одного? Пусть дочки будут похожи на меня.

– Капризули с острыми язычками? – Дитер схватился за сердце. – Мне хватает одной!

– Фу, какой же гадкий у меня муж! – фыркнула я. – И почему ты так не любишь детей?

– Я просто не хочу передать свое проклятие, дорогая, – пояснил Дитер, снова переключаясь на картину. – Не хочу той судьбы, что была у меня. Эти косые взгляды… насмешки… презрение… вечный страх!

– Ты теперь можешь управлять силой, – возразила я. – Проклятие снято, нам нечего бояться!

– И все-таки я не уверен, – упрямо проговорил он, сосредотачиваясь на портрете и полностью спрятавшись за ним.

Дитер умел быть нежным и заботливым, когда хотел, но если ему что-то втемяшится в голову, пиши пропало – он становился непреклонен. Типичный характер типичного вояки, которого по-прежнему называли фессалийским чудовищем и боялись смотреть в лицо, особенно когда Дитер был без очков.

– Обещаю, – сквозь зубы продолжил он, нервно грызя мундштук, – скоро я обязательно разберусь с этим вопросом. Я отправил прошение в альтарский монастырь, и как только монахи-отшельники согласятся нас принять, мы узнаем наверняка.

Я вздохнула и опустила ресницы. Конечно, когда выходишь замуж за про́клятого генерала, всегда есть вероятность, что твои дети тоже переймут проклятие, и ни мне, ни мужу не хотелось рисковать. Но при мысли о том, что у меня будет ребенок от любимого мужчины, сердце замирало от счастья и я готова была ждать сколько угодно, лишь бы это однажды произошло.

– Ты веришь мне, пичужка? – спросил Дитер, на миг отрываясь от картины.

– Верю, – улыбнулась я, и генерал улыбнулся в ответ.

– Вот и хорошо. А сейчас дай мне спокойно дорисовать волосы!

– Голубой краской? – подозрительно полюбопытствовала я, глядя, как Дитер снова увлеченно заелозил кистью по холсту.

– Не нравится голубой цвет? – Он пожал плечами. – Я могу взять зеленый.

– Ты опять смеешься надо мной!

– Серьезен, как камень. И прекрати вертеться, иначе нарисую тебе красные уши.

– Только не красные уши! – возмущенно пискнула я и взмахнула зонтиком, сбив несколько цветков.

Белые лепестки закружились, осыпая меня как снегом.

– Спокойно, пичужка. Я художник, я так вижу. – Выдув дымную струйку, Дитер отодвинулся от холста, окинул его довольным взглядом и удовлетворенно заявил: – Ну вот, теперь почти готово. Можешь смотреть.

Я сразу отбросила зонт и, придерживая халатик, метнулась к портрету. До этого я видела его картины только в родовом замке герцогов Мейердорфских, наследником которых был мой муж, но при мне Дитер не рисовал. Лишь недавно удалось уговорить его вернуться к любимому хобби, и мне нравилось, каким умиротворенным и возвышенным становился он в такие моменты.

Оттолкнув Дитера плечом, я остановилась перед холстом и неверяще замерла.

– О Дитер! – тихо воскликнула я. – Это действительно талантливо…

Я восхищенно разглядывала собственный портрет, нарисованный нежными акриловыми красками. Дитер изобразил меня в виде альтарской аристократки, неспешно прогуливающейся в весеннем саду, когда солнце только восходит над вершинами гор и золотит облетающие цветы. Мое лицо на картине было немного белее обычного согласно альтарской моде, но тем лучше с фарфоровой кожей контрастировали рыжие волосы, уложенные в сложную многоярусную прическу и подсвеченные солнцем, и нежно-коралловые губы, уголки которых приподнялись в улыбке, достойной Моны Лизы.