Тамара Шатохина - Таша [СИ]

— Таша, детка, где ты там? — послышался тихий голос моей двоюродной бабки.

Я махнула рукой подружке — потом договорим, и скользнула в дверь пекарни — маленькой, семейной. Сельчане сами пекли себе хлеб. А наша пекаренка кормила хлебами государеву стражу. Еще моя бабушка договорилась об этом, и договор закрепила с участием ведуна. Уже нет бабушки, нет мамы, только старая бабка Мокрея да я остались. Но мы справляемся — я люблю эту работу. И я сильная, хотя маленькая и худая. Справлялась и раньше, а сейчас я уже совсем взрослая — вступила в возраст замужества. Недавно мне исполнилось шестнадцать лет.

Но к бабке Мокрее не заходят парни просить за себя, чтобы получить разрешение встречаться со мной. Потому что наша семья проклята. Никогда в ней не было мужиков, одни только бабы. Сами крутились, стараясь прокормиться и выжить. Искали способы, находили их. Как вот этот договор на выпечку хлебов для стражников — постоянный, надежный заработок. Кроме того, у нас была корова, куры и огород. Все это, конечно же, требовало рук. Но я никогда не знала голода, не ходила в старых отрепьях. Мы жили бедно, но не бедствовали.

Сейчас, правда, стало тяжело. Бабушка умерла от старости, а мама замерзла в степи. Все говорили, что по дурости… я так думать не хотела.

Бабка Мокрея была младшей сестрой моей родной бабушки, но тоже уже старой и больной. Тяжелый труд без мужиков в доме старил женщин раньше срока, сгибал спины, скрючивал пальцы.

Но даже если бы и не висело это проклятье над нашей семьей, то меня, скорее всего, за мужа все равно не взяли бы — я была некрасивой. Не вышла ростом, не обросла округлостями. Мои косы цвета ржавчины смотрелись диковиной и нелепостью — все сельчане были черноволосыми, кроме нескольких привезенных издалека светловолосых невест. Глаза как будто не подкачали — были привычного для односельчан темного цвета, но вот незадача — все лицо, да и тело всплошную усыпали яркие веснушки. Я ходила конопатая круглый год, а не только по весне. У других аккуратные конопушки выскакивали на носу только под яркими лучами солнца, а меня щедро раскрашивали и хмурая зима с осенью.

Бабка звала меня не просто так — пора было вынимать из печи хлеба и сажать туда пряники. Такие пряники умела печь только я. Меня часто просили научить, открыть секрет, но я молчала. Придумала же как-то я, вот пусть бы и они сами сообразили — не так это и трудно. Пряники были медовыми. Только вот, сколько бы меда ни клали в тесто другие стряпухи, запах его терялся с выпечкой — прогоркал, а тесто становилось тяжелым и липким. Я же выкладывала горячие пряники на полотно и только потом щедро смазывала жидким медом сверху. Когда он чуть впитывался — покрывала взбитым с кленовым сахаром куриным белком. И летний аромат меда так и оставался живым — пряным, острым.

Я сегодня промыла косы, расчесала их костяным гребешком до сухого треска, потом заплела с синей лентой. Из печи пальцем набрала сажи и подчернила брови, тоненько подвела их мизинчиком — мне так нравилось больше. Потом еще постараюсь мелкой мукой присыпать веснушки и губы покусаю, чтобы горели алым. Свежий вышитый передник на рабочее платье — вот и все, что я смогу сделать, чтобы постараться понравиться.

Скоро за свежими пряниками, которые я пеку два раза в седьмицу, заедет он . Есть люди, которые не могут долго жить без сладкого — он, видно, из таких. Я всегда оставляю их для него, чтобы знал — к нам можно заехать в любой день.

Он такой… просто не отвести глаз. И я опять смотрю, не отрываясь, как легко он соскакивает с коня, идет к нам в дверь, придерживая саблю у ноги. Он высокий, но не грузный и тяжелый, а сильный и гибкий. У него крепкие красивые руки — мне нравятся такие. На подушечках пальцев и ладони — костяные воинские мозоли. Я один раз взялась за его руку — поинтересоваться, спросить. Провела пальцем по твердой, ороговевшей коже и сердце замерло от какой-то сладкой муки. Не хотелось отпускать его руку, так не хотелось… А он рассмеялся, погладил меня по голове и спросил пряники.

Он думает, что я маленькая, а может еще — что некрасивая и глупая. Хватаю за руки, как ребенок, в глаза заглядываю… Но я не знаю — что еще сделать, чтобы он посмотрел на меня иначе?

Наше семейное проклятие… оно не даст мне мужа, но даст родить от любимого. И мама, и бабушка любили в свое время и научили меня — хоть и не дано иметь семью, но проживать жизнь пустоцветом не следует. Только нужно полюбить так сильно, чтобы потом всю жизнь в своей дочери видеть его. Так было и со мной — не во всякой полной семье так берегут и нежат дочерей, как берегли и жалели меня. Столько ласковых слов, столько нерастраченной женской любви досталось мне… До смерти своей буду молить Силы небесные о тихой и спокойной пристани для них там — на той стороне.