Лорен Кейт: Падшие

Она шагнула вперед, и ее взгляд упал на альбом.

— Вы рисовали меня?

Изумление в ее голосе напомнило ему, насколько глубока бездна непонимания между ними. Даже после того, как они провели вместе несколько недель, она не замечала истинной сути их взаимного влечения.

И это хорошо — или, по крайней мере, к лучшему. В последние дни, с тех пор как решился уехать, он, как мог, старался отдалиться от нее. Эти усилия столько требовали от него, что стоило остаться в одиночестве, как он уступал до тех пор сдерживаемому желанию рисовать ее. Он заполнил весь альбом изгибами ее шеи, мраморными ключицами, водопадами черных волос.

Он оглянулся на набросок, не стыдясь, что его застали рисующим. Когда он осознал, что проявлением своих чувств погубит ее, его пробрал озноб. Ему следовало быть осторожнее. Каждый раз история начиналась примерно так.

— Теплое молоко с ложкой патоки, — пробормотал он, по-прежнему стоя к ней спиной, и грустно добавил: — Это поможет вам уснуть.

— Откуда вы знаете? Именно к этому средству обычно прибегала моя мать…

— Я знаю, — ответил он, оборачиваясь.

Он ожидал, что она удивится, хотя не смог бы ни объяснить своей уверенности, ни рассказать, сколько раз в прошлом предлагал ей такое же питье, когда приходили тени и он держал ее в объятиях, пока она не засыпала.

Ее прикосновение он ощутил так, словно оно насквозь прожгло рубашку. Ладонь мягко легла ему на плечо, заставив задохнуться. Они еще не дотрагивались друг до друга в этой жизни, а первое прикосновение всегда сводило его с ума.

— Ответьте, — прошептала она. — Вы уезжаете?

— Да.

— Тогда возьмите меня с собой, — выпалила она.

И тут же втянула воздух сквозь зубы, жалея, что не может забрать свою просьбу обратно. Он едва ли не видел, как меняются ее чувства: сперва пылкость, затем смущение и наконец стыд за собственную дерзость. С ней всегда бывало так, и слишком часто он совершал одну и ту же ошибку, утешая ее в этот миг.

— Нет, — шепнул он, помня… всегда помня… — Я отплываю завтра. И если я вам небезразличен, вы не произнесете больше ни слова.

— Если вы мне небезразличны, — рассеянно повторила она. — Я… я люблю…

— Не надо.

— Я должна это сказать. Я… я люблю вас, я уверена, если вы уедете…

— Если я уеду, то спасу вам жизнь, — медленно проговорил он, желая разбудить ее память.

Была ли она вообще, эта память?

— Есть вещи важнее любви. Вы не поймете, но вам придется поверить мне на слово.

Ее взгляд впивался в него. Она отступила на шаг и скрестила руки на груди. Его вина — он всегда пробуждал ее высокомерие, когда говорил снисходительным тоном.

— Вы хотите сказать, есть что-то важнее этого? — усомнилась она, взяв его за руки и поднеся их к своему сердцу.

О, как бы ему хотелось быть на ее месте и не знать, что близится! Или хотя бы стать сильнее и остановить ее. Если он не помешает ей, она так никогда не узнает и прошлое повторится, терзая их снова и снова.

Знакомое тепло ее кожи под ладонями заставило его запрокинуть голову и застонать. Он пытался не обращать внимания на то, как близко она стоит, как хорошо он помнит вкус ее губ, как горько ему, что всему этому суждено закончиться.

Она легонько поглаживала его руки. Он чувствовал, как сквозь тонкую хлопковую ткань бьется ее сердце.

Она права. Нет ничего важнее. И никогда не было. Он почти сдался, готовый уступить и заключить ее в объятия, когда заметил выражение ее глаз. Словно она увидела призрака.

Она отстранилась, прижав ладонь ко лбу.

— У меня какое-то странное чувство, — прошептала она.

Нет — неужели слишком поздно?

Ее глаза сузились так же, как на рисунке, и она положила ладони ему на грудь, приоткрыв в ожидании губы.

— Можете сказать, что я безумна, но я готова поклясться, что уже была здесь раньше…

Значит, и впрямь слишком поздно. Он поднял взгляд и с содроганием ощутил, как надвигается тьма. Он ухватился за последнюю возможность обнять ее, прижать к себе так крепко, как мечтал неделями.

Стоило их губам слиться, как оба они оказались бессильны. От привкуса жимолости в ее дыхании у него закружилась голова. Чем теснее она приникала к нему, тем сильнее он сжимался от мучительного трепета. Она скользила по его языку своим, и пламя между ними разгоралось ярче, жарче с каждым новым касанием, каждым новым открытием. Только он помнил, что ни одно из открытий не было новым.

Комната содрогнулась. Воздух вокруг них засиял.

Она ничего не замечала и ни на что не обращала внимания, кроме их поцелуя.