Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

— Какая трагедия! — воскликнул Иржи, когда, пройдя через заброшенный лес, мы не нашли там ни одной лисички к ужину.

Милена никогда не ходила вместе с нами на подобные прогулки. Эта красивая женщина, которая впервые стала матерью лишь на десятый год супружества, однажды сделала свой выбор. По утрам, очень рано, когда я еще лежала под ватным одеялом за каменной печкой, я слышала, как она возится с детьми на кухне. Чтобы не нарушать их привычный распорядок, а также ради себя самой я выходила позднее, когда уже негромко играло радио, а покрытые росой овощи из собственного огорода лежали возле мойки, Милена, на которую падали лучи солнца, оборачивалась ко мне с улыбкой, а сама тем временем скручивала вместе две половинки кофеварки. Булочки, посыпанные сахаром. Мое платье, сохнущее на веревке. Женщина, которая горячо принимает к сердцу мою безопасность и здоровье. Милена мне и подруга и мать и прежде всего сестра: в первый же предоставившийся для беседы вечер, прислонясь спиной к нагревшейся за день стене дома, мы выяснили, что весной 1945 года прятались в одном и том же подвале.

Мы выпустили кур. Бомбардировки приближались все ближе и ближе, поговаривали, что русские подошли уже под Брно, наша деревня пролегала как раз у дороги, ведущей к аэропорту, если будет прямое попадание, куры смогут разбежаться врассыпную.

Мы с мамой укрылись в подвале у нашего друга-винодела по имени Грубец. Мы взяли с собой и собаку-волкодава. Вместе с тремя-четырьмя другими семьями мы лежали на матрацах среди гигантских бочек и слушали, как над головой у нас бушует война. Все пытались по свисту, взрывам, треску пулеметных очередей определить, чья берет. Обсуждали замечание, брошенное немецким телеграфистом, который в тот момент, когда мы появились на ферме, упаковывал свои манатки: «Ну, погодите. Вот придут русские, тогда вам не поздоровится».

К концу пятых суток установилась мертвая тишина. Все переглядывались в свете карбидной лампы. Надо спокойно пересидеть. Грудному младенцу помазали губы медом. Лучше бы он не плакал. Но тут раздался топот сапог, земля дрожала под ними, неизвестные шли, разговаривая на чужом языке, звуки становились все яснее и громче. Шаги на лестнице подвала, они спускаются, все мы смотрели на дверь, в нее забарабанили, кто-то из нас услужливо открыл.

Я никогда в жизни не видела подобных людей. Два солдата, оба с широкими лицами, плоскими носами и черными как угли раскосыми глазами, они были монголы. Они зашли в подвал и посмотрели на нас без улыбки и не здороваясь. Казалось, один из них проявил интерес к моей красивой белокурой матери. Он подошел к ней. В эту секунду его товарищ сделал жест автоматом — по лестнице, наверх, живо! — всем нам разрешили разойтись.

На улице даже от сумеречного света у меня появилась резь в глазах. В воздухе витал запах железа, от которого першило в горле. Я увидела военные грузовики, мотоциклы, монгольского вида солдат верхом и женщин, затянутых в гимнастерки, с патронташем, перепоясывавшим грудь, — они с каменным лицом смотрели по сторонам и лающим тоном отдавали приказания.

В темноте мы двинулись к дому, я, моя мама, собака и двое маленьких мальчиков, которые почему-то были доверены ее заботам. Хотя до дома было всего-то полтора километра, мы шли не меньше часа. Мне не раз мерещилась на обочине разрушенной дороги серая скорчившаяся фигура. И вот наконец наш дом. В саду на газоне, освещенные пылающим костром, стояли два танка. В полном молчании мы вошли во двор. Повсюду лежали бесчувственные тела русских солдат. Мы их насчитали восемь.

В эту минуту навстречу нам из дома вышел офицер. Он поздоровался с мамой по-французски, извинился за попойку, которую устроили его солдаты, и сказал, что если мы поселимся на верхнем этаже, то бояться нам нечего, никто нас и пальцем не тронет.

Он перевел взгляд с матери на нас, детей. Я увидела, как он заулыбался и покачал головой. На его лице появилось озорное выражение старого дядюшки, который что-то задумал. Он зашел на кухню, вернулся с карманным фонариком и сделал нам знак следовать за ним. В углу сарая на мягкой подстилке из сена лежала целая куча яиц.

Есть события, которые не уходят в прошлое. У них есть ужасное свойство происходить не однажды, даже не дважды-трижды через равные промежутки времени, а просто-напросто оставаться, никуда не исчезать, сколько бы лет ни прошло. И не в динамичной форме, а в статичной. Не как поток времени, а как застывшее мгновение. Когда ранним сентябрьским утром я отперла дверь отчего дома, я была еще крохой. Мне было без малого шесть лет. Одной рукой я отодвинула щеколду, другой, держась за медный замок, потянула на себя — я знала, что дверь заедает. Я нервничала. В конце концов меня разозлило, что снаружи кричали и били прикладами в дверь, а с лестницы мать с распущенными волосами, нагнувшись, шептала мне что-то свое. Тут дверь распахнулась, и действие началось.