Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

В 1938 году, когда мама была беременна, Чехословакия уже начала разваливаться на части, но страна еще не была оккупирована. Лето на юге Моравии продолжалось до самого октября. Я представляю себе, как моя мать, живя там среди холмов в чистеньком беленом домике, удивлялась своему ровному темному загару. Вижу, как она в сумерки стоит под сине-фиолетовым небом и наблюдает за работой мужа — он перетаскивает свежеспиленные ветки тутовника, который растет на южной безветренной стороне, вымахал уже на десять метров, — она смотрит, впитывая в себя каждое его движение, во что он одет, кажется, на нем летние брюки и рубашка цвета слоновой кости? Мне, во всяком случае, запомнились его черные глаза, в них всегда искрилось заразительное веселье, я была желанным ребенком. Мамина способность любить у меня в крови.

Была ли я хоть когда-либо свободна от нее? Нет, насколько я помню, никогда в жизни. Даже если вернуться к далеким временам детства. Помню, еще совсем кроха, иду по раскаленной улице родной деревни, иду и жую персик и вдруг заприметила мальчика. Война не война, по дороге проезжал бродячий цирк — призрачные существа с музыкальными инструментами, они стучали в тарелки и гремели в барабаны, с ними шли лошади и пони, украшенные перьями, оставляя за собой катышки помета, а в самом конце, замыкающим, топал босиком пацан, шел и мечтал на ходу, не имея при себе ничего, кроме тепла собственного тела, прикрытого брюками и рубашкой…

«Ты видела лошадь?» — крикнула мне мама, когда шум от процессии затих за мостом, — она не заметила, что я часто-часто вздыхаю, лишь гораздо позднее с моих губ сорвалось: «У него на руке был браслет…»

И после, когда я жила уже по другую сторону океана, были и другие, постоянно кто-нибудь был, мне нетрудно извлечь их из памяти, тех, что подавали мне знаки, далекие и близкие одновременно, как звезды над торговой улицей после дождя, — я старалась обернуться, замедлить шаг, чуть обождать, несмотря на холод… Учительница в начальной школе в свитере из ангорской шерсти, отбивающая такт перед классом, мальчик, проехавший мимо на велосипеде с окурком в зубах, высокий темноволосый красавец — отец подружки, и мой первый мальчик, мне было тринадцать, когда ему вдруг пришло в голову показать мне нечто у себя в комнате.

«Ну как?» Он ждал от меня ответа, стоя рядом в расстегнутых белых брюках. На что я, испытывая чувство обжигающей новизны, ответила: «По-моему, колоссально» — и сразу отошла к зеркалу поправить волосы. Ох уж эти мои добрачные романы! Вся эта сумятица, птички в чернильно-синем небе, физическое недомогание и пластинка с песней Азнавура… Je ne ferai pas mes adieus… [8] Я не говорю «прощай»… ( франц .). , все это было не лишено притягательности, но я постепенно становилась все более молчаливой. Итак, любовные порывы были мне свойственны. Все же, оглядываясь назад, случившееся по-прежнему кажется мне невероятным: именно тогда, когда у меня был дружок, тот, с кем я делила стол и постель, жизнерадостный поклонник, который часто меня смешил, звал меня «зайчиком» и однажды, похитив на грузовике, полном яблок, отвез в кафе с бильярдом «Монплезир», — именно в то лето, повторяю, я, как колоду карт, решилась вручить всю свою свободную, таинственную жизнь единственному мужчине, голландцу с выгоревшей шевелюрой. «Скажи, пожалуйста, ты все играешь и шалишь, а, если серьезно, что ты думаешь по поводу моих рисунков и картинок? Недурны, правда?»

А роскошное лето тем временем шло на убыль, искрясь и сверкая. В начале осени он заявил: «Все настоящие художники работают в Европе». Я кивнула утвердительно и посмотрела в окно. У корней магнолии сидела на корточках мама и растирала в ладонях торф.

В гостях у матери Роберта я была похожа на привидение. Сидела, закинув ногу на ногу, улыбалась и пила чай в маленькой гостиной, где мне все было чужим. Сидевшая напротив собеседница пыталась мною командовать — взглядом принудить меня к действию. Ее чашка была пуста, вероятно, мне следовало поухаживать за ней? А пока моя рука тянулась к чашке, я мысленно путешествовала по комнате, скользила взглядом от предмета к предмету, по мебели, комнатным растениям, разным безделушкам, вот, скажем, цветные фотографии детей и внуков, внуки — это ее страсть, болезнь, портреты развешаны в рамочках вокруг небольших настенных часов с подвесными гирьками. А мужей нет, один проштрафился, и его прогнали, другой не оставил потомства. Дойдя до окна, я мысленно прижалась щекой к стеклу. Оно было гладкое и холодное, а легкий запах спирта гармонировал с пейзажем с чайками и фонарными столбами за окном. Интересно, будет ли дождь? Нет, не похоже.