Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Нелли обернулась ко мне.

— Опять ты ухмыляешься, черт тебя побери!

Вдруг заторопившись, я отодвинулась от стола и встала.

— Ты не знаешь, во сколько отходят автобусы?

— Знаю, — ответила Нелли. — Они отправляются каждый час с конечной остановки.

Итак, я решила предпринять путешествие. Села в автобус, расстегнула плащ и, расслабившись, опустилась на сиденье. Даже первые километры пути отдаляют привычный тебе мир на необозримое расстояние. Теперь, когда все детали стали мельче, панорама расширилась. Одна картина за окном с готовностью уступает место другой. Цветочные поля закончились, пошли длинные ряды теплиц. Вот показалась водонапорная башня, значит, проезжаем территорию фабрики по производству кормов «Де Йонг и сын».

На перекрестке у светофора в поле моего зрения попадает женщина на зеленом, вырви глаз, велосипеде, она везет впереди на раме ребенка, а на багажнике собаку, стоит автобусу тронуться, как вместо нее за окном возникает прохожий с палочкой. Ох уж эта тряска в общественном транспорте, который везет тебя неизвестно куда!

Разумеется, я давно уже была в автобусе не одна. В конце Старой Морской улицы водитель впустил целую группу пассажиров, среди них толстый парнишка-школьник, жена рыбака и еще один тип, которого я сочла за чокнутого, потому что, проходя мимо меня, он вдруг ни с того ни с сего шепнул доверительно: «Черт, всю ночь сегодня не спал!» И так продолжалось все время. Когда мы подъезжали к Рейнсбюргу, в непосредственной близости от меня оказались два фермера, которые что-то озабоченно считали и записывали огрызками карандаша, каждый на своем клочке бумаги; время от времени один из них поднимал голову и отрывисто спрашивал другого: «Сходится?», на что второй отвечал: «Сходится!» Также неподалеку сидели муж и жена, которые вместе сосредоточенно разделывали на сером листке огромную рыбину макрель, за моей спиной расположились две подружки, они вели животрепещущую беседу, доверительности которой, несомненно, способствовало тепло в автобусе, летевшем вперед на пневматических шинах.

— Что мне было делать? — шепотом рассказывала одна из девушек. — Я сняла чулки и забралась к нему в постель. Он мне сразу голову на живот положил, а мне что? — мне было приятно. А у него жена, мальчик, который уже хорошо умеет рисовать! На следующее утро я слова дурного не сказала. Пока он стоял, рассчитывался за номер, я вылетела из гостиницы и подозвала такси.

— Ну и ну! — ахала вторая, то ли желая утешить подругу, то ли дивясь ее рассказу.

На остановке «Лейдсе Бююрт» в автобус вошла неряшливого вида женщина лет шестидесяти. Заплатив за проезд, она огляделась и заприметила свободное место рядом со мной.

— Идите сюда, милая, — негромко позвала я ее.

Усевшись как следует, она сразу же наклонилась вперед и достала из сумки одно из своих приобретений, при этом искоса взглянула на меня, словно приглашая: пожалуйста, пожалуйста, давайте вместе посмотрим… Мы стали обе рассматривать рамку для фото, новую, только что из магазина, с нее был еще не снят ценник — да, она стоила ровно два с половиной гульдена, — и саму фотографию, которая — не поверишь! — до миллиметра совпадала по размеру с размером стекла.

— Словно специально для нее сделана, — сказала я, готовая поддержать разговор.

— Да-да, — она кивнула. — Когда я пошла в «Блоккер» [6] Сеть магазинов, торгующих хозяйственными и бытовыми товарами. , то для верности взяла карточку с собой.

Это был нечеткий снимок, сделанный дешевым автоматическим фотоаппаратом, изображавший двух бедняков в их бедной гостиной, ее и ее мужа. На нем джемпер домашней вязки и симпатичная рубашка, но до чего же он худ, однако улыбка до ушей, он припадал изможденным лицом к ее шее. Фон — ваза с розами, подсвечник и тарелка с яблоками, расставленные на безвкусном буфете.

— Уже три месяца прошло, — она начала рассказывать свою семейную трагедию, от первого подозрения — «Кажется, что-то у меня внутри разладилось?» — до того дня, несколько месяцев спустя, когда он сказал смущенно: «Каким же я стал дохляком», и до того самого последнего ненастного четверга, — его гримаса и вымученная улыбка на прощанье заставляли ее то и дело отводить глаза и смотреть на то, что, по правде говоря, запомнилось ей больше: на умывальник, развешанные рядом салатные полотенца и небрежно свисающий занавес.

Голоса, запахи, эта рамка, вещественное доказательство любви, — ей предстоит красоваться на столе рядом с вазочкой с живыми цветами. Должно быть, выражение у меня на лице было одновременно сочувственное и радостное. Ну и пусть. Ведь я очнулась от своего любимого сна, мозаика чужой жизни как нельзя лучше соответствует моим пробудившимся страстям. Подумать только! Не надо больше быть хозяйкой дома, верной супругой, старой подругой, здорово, впервые можно немного расслабиться. Тем временем мы приехали в город. Вспоминается, как я думала, глядя на затянутое тучами небо над крышами домов. Надо же, давненько я не чувствовала себя такой умной и великодушной!