Тони Парсонс - Семья

Майкл тоже грустно улыбнулся.

— Да, — согласился он. — Таково ее призвание.

— Может, она тоже изменилась, — продолжал Паоло. — Может, после нашего рождения мы тоже стали самыми главными персонами в ее мире. Но отец был счастлив. Они всегда казались вместе такими счастливыми, разве нет? Гораздо счастливее, чем современные пары.

— Тогда все было по-другому. Мужчины влюблялись в первую попавшуюся девчонку, женились на ней и жили до скончания века. Дом и работа, и никаких интрижек на стороне. А нас со всех сторон окружают соблазны. Современные женщины любят секс не меньше мужчин. До тех пор, пока мы на них не женимся.

Паоло с грустью посмотрел на брата и подумал о том, насколько они все еще близки друг другу и как он любит этого человека.

— Тогда давай начистоту, — сказал он. — Ты не виноват в том, что спутался с Джинджер. Во всем виновата твоя жена.

— Говори тише! — Майкл нервно оглянулся, и в глазах у него появилось затравленное выражение. — Я всего лишь имею в виду, что женщины используют свое материнство против тебя. Большая разница — не жить вместе с женщиной или жить с ней, но порознь. Быть неженатым или быть одиноким. Большая разница — сперва не иметь ребенка, а потом его заиметь. — Он посмотрел на брата с вызовом. — Я очень люблю свою дочь. Не могу себе даже представить, что любовь бывает сильнее.

Паоло положил ладонь на руку брата.

— Я тебя понимаю. Но тогда перестань блудить с кем попало. Ты ведь не хочешь развода, не так ли? Ты же не хочешь, чтобы Хлоя росла без отца? Наверняка ты хочешь, чтобы у твоей дочери была такая же семья, как у наших родителей. Такая же крепкая и настоящая семья.

— Моя семья уже никогда не станет такой.

— Но ведь это сумасшествие — ломать семью из-за какого-то случайного срыва. В этом нет никакого смысла! Ты же любишь свою семью, Майк, не правда ли? И не хочешь ее потерять?

— В Джинджер есть что-то такое, специфическое…

— В них во всех есть что-то специфическое, пока мы теряем из-за них голову, Майкл. Но это специфическое очень быстро улетучивается. Я имею в виду страсть. Этот… я не знаю… голод, что ли. Он утоляется и исчезает. Ты же знаешь об этом гораздо лучше меня, у тебя было столько женщин! Но то, что происходит между тобой и Наоко, — гораздо серьезнее. На основании этого можно построить жизнь.

Майкл повесил голову.

— Да, я люблю Наоко. И Хлою люблю. Но после того как она родилась, я не перестаю удивляться: как можно иметь в жизни так много любви и одновременно так мало радости?

— Что ты подразумеваешь под словом радость? Бесконечный, бессмысленный секс с незнакомкой?

— Ну, для начала — да.

— Ты глупая свинья! Предполагается, что это у женщины бывает послеродовая депрессия! А не у мужчины!

А про себя Паоло подумал:

«У нас все будет по-другому. Когда у нас с Джессикой родится ребенок, ничего подобного не произойдет. Потому что я не собираюсь делать трагедию из бессонных ночей, из детских капризов во время роста зубов, из смены пеленок и, вообще, из всего того, на что нам с Джессикой придется пойти ради ребенка. И я не возражаю против того, что ребенок станет самой важной персоной в жизни моей жены, а сексом мы будем заниматься только эпизодически. Потому что я хочу, чтобы она любила моего ребенка именно так, как должна его любить настоящая мать, то есть больше всего на свете. Потому что этот ребенок заслуживает того, чтобы его любили сильнее, чем меня.

И то, что случилось с Майклом и Наоко, никогда не случится у нас с Джессикой. С нами все будет в порядке. Сейчас самое главное — пережить ближайшие девять месяцев, и все».

И, оставив брата в пабе, Паоло отправился домой, к своей беременной жене, и бережно приложил ухо к ее все еще плоскому животу. Исполненные какой-то непозволительной радости, они оба улыбались и прислушивались, пытаясь уловить сердечный ритм плода — словно сигнал, который может донестись до них из самого центра Вселенной.

«Четырнадцать недель», — думала Меган, устало спускаясь после рабочего дня по больничным ступеням. За ее спиной в регистратуре какой-то бритоголовый мужчина в грубом свитере кричал медсестре, что он знает свои права.

Четырнадцать недель, думала она, легонько проводя рукой по своему животу, — жест ободрения, хотя она и не могла сказать наверняка, кого хочет ободрить: себя или ребенка. Ее беременность была уже заметна. Одежда становилась тесной. Ребенок научился сосать свой большой палец, и это вызывало в ней неизменное удивление.