Наталья Воронцова-Юрьева - Танец [СИ]

И врач уходил, и я лежала на кровати, в двух свитерах, под огромным ватным одеялом, и мне так хотелось натянуть одеяло до подбородка, потому что было ужасно холодно, но я не могла этого сделать — мои распухшие, почти парализованные болью пальцы не могли этого сделать, слишком тяжелым оно было для них, это ватное одеяло, и они не могли его поднять. И я лежала, стуча зубами от холода, а в открытое окно все текла и текла жара ленивым запахом роз, и я плакала, злобно и жалко, но даже злость ничем не могла мне помочь — даже злость не могла поднять меня или хотя бы избавить меня от боли.

И никто ни разу так и не позвонил в мою дверь, никто не вошел, никто не согрел мне чаю и не поправил наконец это дурацкое одеяло, и не посмотрел на меня и не сказал мне, лежащей, как труп: " Господи, как ты красива сегодня!" Потому что больше некому было говорить мне это — некому. Потому что в это же самое время моя любимая, третья моя любовь, самая настоящая моя, самая светлая, шла по солнечному пляжу, ступая крепкими ногами в горячий песок, любуясь, ласкаясь, прикасаясь восхищенными своими глазами к шоколадному загару той, которая шла рядом с ней вместо меня — шла, наполняя свое тело морем и солнцем и взглядами той, которая еще вчера называла себя моей любимой.

Да, у меня были хорошие учителя. Три женщины, три моих любимых — они лгали мне, все до одной, просто одна лгала грубо, другая — нежно, третья — профессионально, вот и вся разница. Кем же были они в моей жизни? Они чуть не убили меня.

…Музыка вдруг стихла, отчего фигурки танцующих тут же поникли, как паруса, оставшиеся без ветра. Моя подруга увидела меня и помахала рукой. Она была возбужденной и раскрасневшейся. Я посмотрела на часы.

— Домой? — спросила подруга.

— Пожалуй, — сказала я.

Я оглядела притихшую в ожидании очередной музыки танцплощадку. Ну девочки, сказала я себе, ну танцуют. Я пожала плечами.

— Еще по шампанскому и домой, — сказала подруга.

Мы взяли по бокалу шампанского и сели за столик. Честно говоря, делать здесь больше мне было нечего, да, честно говоря, мне и с самого начала здесь было нечего делать, и уж совсем честно говоря, мне можно было вообще сюда не приезжать: чего я здесь не видела, чего хотела увидеть? — это новыми-то глазами да в закрытом-то клубе? На девочек хотела полюбоваться, на молодость их, на глупость? Смешно.

— Знаешь, — сказала подруга, — наверное, ты права. Наверное, надо проще смотреть на эти вещи.

— Да, — важно сказала я.

На какие такие вещи отныне следовало смотреть проще, можно было и не уточнять: на все. Потому что нет в мире такой вещи, на которую следовало бы смотреть как-то иначе.

— Хорошо тебе, — сказала подруга, — ты умеешь никого не любить.

— Да, — важно сказала я и отпила шампанского. — У меня были хорошие учителя.

Я вообще была сегодня очень важной, очень умной, явно умудренной личным опытом дамой заслуженных средних лет. Черт его знает, почему я была такой. Впрочем, это было даже забавно: уж кто-кто, а я-то знала на какую глупость я бывала способна.

— Но ведь это скучно, никого не любить, — сказала подруга. — Ведь это как смерть, жить и знать, что ты никого не любишь.

Я пожала плечами:

— А умирать от любви — это жизнь?

— Тоже смерть, — вздохнула подруга.

— То-то и оно, — сказала я. — То-то и оно. — И я снова пожала плечами.

Что-то слишком часто я пожимала плечами в этот вечер. Нет, пора, пора сказать что-нибудь решительное и бескомпромиссное, а не отмахиваться пожатием плеч.

И я решительно сказала:

— В сущности, любить женщину следует не тогда, когда хочешь или можешь, а когда нет другого выхода. Я просто нашла другой выход, вот и все.

И я таки опять пожала плечами. Просто навязчивая идея какая-то.

— Какой другой выход? — в глазах подруги блеснула безумная надежда.

— Не любить, — по возможности мягко сказала я.

Подруга разочарованно посмотрела в мое идеально спокойное лицо.

— Да-да, — сказала я. — Я ведь уже любила когда-то, так зачем же мне делать это снова? Я опять полюблю, потом опять разлюблю, а потом всю оставшуюся жизнь буду недоумевать, что же такого необыкновенного было в той, кого я так полюбила. Так какой же смысл в том, чтобы кого-то любить? — И я улыбнулась этой такой простой и такой доходчивой мысли.

Подруга задумчиво молчала.

— Но ведь другие любят, — не очень уверенно сказала она.

Я с готовностью кивнула:

— Любят. Или делают вид, что любят.

— Но ведь не все делают вид, — заволновалась подруга, явно готовая оскорбиться от одной только мысли, что ее чувство могло быть поставлено под такое гнусное сомнение. — Я, например, не делаю вид. — Она непримиримо сверкнула глазами.