Анна Климова - Не покидай меня

Эх, хорошо! Бодро! Сразу тянет на подвиги!

Глаза Олега Ивановича за стеклами очков стали чуть выпуклыми.

— Что? Что это такое?

— Говорю, хороший поэт был! — бодро продолжал Виктор. — Какие песни писал!

— Да, да, — задумчиво пробормотал старик, — хороший. Странно, однако, что ты вспомнил именно его.

— А почему не его? — играл Виктор в дурачка. — То, что он плохо кончил, ничуть не умаляет достоинств его поэзии. Вы с ним были знакомы?

— С кем? — быстро переспросил Олег Иванович, начавший как-то суетливо перебирать бумаги на столе.

— С этим поэтом?

— Странные вопросы! Я был знаком со многими в Союзе писателей… Почему тебя интересует именно он? — старик уже явно начинал злиться.

— Не знаю, — пожал Виктор плечами. — Просто пришла строка на ум.

— Это замечательно. У-у-у, как поздно уже! Заработался, засиделся! — Олег Иванович встал, давая понять, что аудиенция должна окончиться на милой дружеской ноте.

— Сядьте, дорогой дядюшка, — жестко, но с улыбкой произнес племянник.

— В каком смысле?

— В самом что ни на есть прямом.

— Тебе не кажется, что ты несколько… переступаешь границы… дозволенного? — впервые за долгие годы Виктор увидел на желтоватом морщинистом лице Олега Ивановича яркие пятна едва скрываемой ярости.

— Нет. Не кажется, дядя. «Нас узы добра и любви связали»! Сядьте, и мы с вами продолжим нашу милую беседу.

— Не понимаю, что за тон, Виктор? — старик все же сел обратно в кресло и скрестил руки на груди.

Виктор еще шире улыбнулся, вытянул ноги, закинул руки за голову и мечтательно произнес:

— Знаете, я всегда хотел оказаться на месте Остапа Бендера. Только я бы не был таким добрым, как он. Есть, есть в нем эта совершенно отвратительная снисходительность к человеческим порокам! Эта внешняя бессовестность скрывает в себе абсолютную совестливость. Я, к вашему сведению, болезнями совести не страдаю. У меня иммунитет к ней. В этом мое преимущество. Моя главная фишка. А вот вы, дядя, в глубине души весьма совестливы. Поэт этот бедный — ваших беспокойных ручек дело? «Погиб Поэт! — невольник чести»…

— Что?!

Совершенно невозможно было понять, сами глаза Олега Ивановича стали выпуклыми или их сделали такими стекла очков. Руки его заплясали по столу так, словно он пытался играть на пианино. Весь вид его выражал возмущение и… растерянность.

— Вы, Виктор, несете какую-то околесицу. Это так на вас не похоже. Прошу покинуть мой кабинет. Я устал. Мне надо лечь спать.

— Никуда я не уйду, пока не скажу все, что желаю вам сказать здесь и сейчас. Кстати, ваша недавняя милая оргия с теми девочками записана на видео. Им по пятнадцать лет, дорогой Олег Иванович, — сожалеюще поцокав языком, с удовольствием блефовал Виктор. — Статья-с уголовная! И позор, дядя. Не говоря уж о той порнухе с девицами, которая хранится в вашем «тайном» ноутбуке, — Виктор сделал загадочные глаза и пальцами в воздухе нацарапал мысленные кавычки. — Надеюсь, я завладел вашим вниманием?

— Ах ты, подонок, — прошептал Олег Иванович, совершенно потерявшись и испуганно оглядываясь на дверь.

— Я уже в курсе этого трагического обстоятельства. Но так уж устроен мир. Один подонок жрет другого подонка. Се ля ви. Выпейте валидольчика или нитроглицеринчика на всякий пожарный. Мне бы не хотелось, чтобы в процессе нашей увлекательной беседы вас свалил инсульт или инфаркт. Это было бы огорчительно. Вы же мой дядя.

— Не сметь! Не сметь меня так называть! — хриплым шепотом прогугнел старик.

— О’кей! Как пожелаете!

— Что?.. Что тебе надо? О чем ты собрался говорить со мной?

— Если честно, даже не знаю, с чего начать! Передо мной словно гора сладостей! С какого боку подступиться? Наверное, начну издалека. Был в вашем Союзе писателей один очень интересный комитет. Что-то вроде профкома. И верховодили этим комитетом три человека. Одним из них были вы, Олег Иванович. Комитет в советские времена занимался распределением и учетом некоего недвижимого имущества. Должностишки — так себе. Мороки много, личной выгоды мало. А тут времена как раз неспокойные подоспели. Стало понятно, что статус-кво всемогущего Союза писателей сохранить не получится. Тогда комитет начал распродавать кое-какую недвижимость, принадлежавшую писательской организации разваливающейся страны. И распродавать весьма лихо. К тому времени, когда статейку-то уголовную о валютке отменили, деревянные рубли были переведены в твердые денежки. Идея (уж не знаю, чья она) была, вероятно, поначалу благородной — спасти то, что могли уничтожить общественно-политические катаклизмы в нашей вечно неспокойной державе.