Владислав Былинский: К саду дальнему

Вечерочком у театра приметил долгожданную. Дикой красоты птенец! При ней зверун в очках сверкающих, вдохновенных. Вот он -- фить-пи-и! -- подъезжает с просьбой, портит мне обзор. Вот он мизинцем ловит кайф, усами к меду припадает, когтем скребется, счастье сулит. Это любовь. Это голодная мышь, тепло и свет, плесень и сыр.

Красавчик. Аполлон подворотен. Пижон, смазливый урод, распространитель язвы моровой. Усики стрелочкой, гнутый хвост, -- до чего грызун, до чего переносчик заразы! Дева ждет, играет с полуживым мышем, ей до дурноты противно, любопытно и брезгливо. Мрм… мяуу! -- я приближаюсь.

Миу-мурр! Мы с ней одной породы. Я подхожу. Зверька -- в сторонку. Да он смел, он шустр, споткнулся, упал, ушибся, глуп, безрассуден, торопливо встал, глядит торчком. Сшибки мне не хватало; улыбаюсь. Скупо, как Терминатор перед мочиловом. Говорю то, что принято говорить, но у них свои взгляды на этикет. Они салонные. С ковров и вернисажей. Морщатся.

Главное -- почуяла. Ф-рр! ох как чует она меня! Зубки навыпуск, зрачки веретенцами, хвост подрагивает, шерстка потрескивает. Клычки, гневные молнии, щекотка вокруг пупка, возмущена до глубины, жар в моих ладонях. Жар, бархат, стук сердца. Отличная ухоженная шерстка. Вдыхаю, притягиваю к себе, -- она тычется в мою сторону всеми хрустящими кулачками и дрожащими коленками. От этой ярости мне не по себе. Робко целую кису в губы -- просто так, чтобы обозначить, скрепить, но зверь снова встает, щерясь, снова движение делает, вот же мыш бешенный, неблагородный!

Как это западло -- сзади налетать.

Нет, так не пойдет. Кот я, котяра-мурлыка. Собачиться не люблю -- принципы имею. По теплому асфальту, по темным местам выгуливаюсь, не торопясь. Сам по себе, тать в ночи, бледнолицый зверь со шрамами у глаз. Все замечаю, псов обхожу, кошечек задеваю. Но фыркать и спину выгибать -- не намерен! Ни к чему. Я этих клеенок уличных всяких-разных познал, от неспелых школьниц до истекающих соком дам. Я их и сотворил.

Кот я. Вот моя визитка.

Прошу у нее прощенья -- и у него как бы. Долго и странными словами.

Как понять, кто с кем связан? Мне и в голову не пришло, -- поясняю ему. Я не знал, что он с тобой, -- шепчу Ей, -- знал бы -- убил!

Она вспыхивает. Ее гнев слишком явно обозначен. Телекамера где-то рядом… Актриса? Профессионалка?

Они уходят.

Во всяком деле свой искус. Профессиональный соблазн. Я часто слышу о любви. Говорят, это ниспадает лавиной: помрачение, озарение, осознание. Надо бы испытать…

Лови шанс, котенок!

Уходят. Искус…

Лови!

В театральном подвальчике ошивается благородная рвань: поэты-пропойцы, беспамятные барды, бывшие актеры, невостребованные гомо разных окрасов. Вхожу, огибаю ряд столиков, ныряю в закуток, где гнездятся, высиживают яйца пташки залетные. Не здороваюсь и в упор никого не вижу. Притягиваю к себе синеглазого бойскаута с модно выщипанным теменем, со светозарными кумачовыми полосами на ободранных бритвой щеках. Выряжен по-тибетски, в неподвижных зрачках -- изумление пред таинством бытия. Плюс нервное спокойствие придурка, отловившего оргазм под электрошоком. Плюс привычная, ежеминутная готовность к стоицизму. Конфуций, в натуре! Чело вороненое. Так и хочется обломать на нем кирпич. Чтоб от вечного отвлечь.

Этот шаолинщик запаролирован здесь как Колесничий. Колесоносец -- такое и не выговоришь. Любопытен тем, что добывает и распространяет по велению души, из принципа, в противовес героиновому злу и ликеро-водочному идиотизму. Принципиал, блин!

Принципы и достаток -- вещи несовместные. Значит, и пяти баксов хватит.

– - Больше надо давать! -- честно говорит он.

– - Потом, потом, -- тороплю я, -- беги, это не гонорар, это расходная часть бюджета.

Возвращаюсь в общую залу. Плюхаюсь на стул белого цвета. Заказываю дамское питье: "мартини". Назло окружающей водке и шмурдяку из крученых бутылок. Рядом, уткнувшись мордой в свои же ладони, погибает от непонимания седовласый, преисполненный жуткого достоинства поэт. Благородный, молью битый, в жижу пьяный. На то он и поэт. Душа народа.

Народ тем временем накачивается, чем может. Народ истово стремится к самосожжению. Люди, стекляшки. Хмельной дух, вонь сигарет. Шепот и вопли, смех и грех.

Глотаю желтую дрянь -- запиваю. Глотаю алую дрянь -- заливаю. Все будет хорошо. Уже хорошо. Хорошо и ладно будет. И ладно. И будет. Остальное -- позже. Потом. С Ней…