Владислав Былинский - К саду дальнему

– - Артемида? -- догадываюсь. Паштет в восхищении:

– - Вот ты пенек! Всегда все знаешь!

– - Богов надо знать в лицо, -- ухмыляюсь я в трубку. И замолкаю вдруг. Он еще что-то говорит. Я не слушаю. Не до него.

Книга у меня была -- толстая, с иллюстрациями…

– - Ты не спишь? Не спишь… Ты опять? Опять! Ладно, все, убедила. Распишемся мы, конечно, распишемся, где ты только набралась таких слов? Если пожелаешь, вступим в законный брак, да хоть прямо сейчас, он же ничего во мне не изменит, да и в тебе тоже. Кстати, пора тебе узнать: у меня есть жена, ты ее сегодня сто раз видела, так что это будет не завтра и не сразу, это -- возня, хлопоты, скучно, -- я умолкаю, глядя на околдованный луной мир.

…и получаю на голову поток отборнейшего словесного дерьма. Ну же скромница, омут взбаламученный, -- ждал ли я такого? значит, пора и тебе узнать -- оплеуха! еще! рывком за обе ноги, мордой в подушки! -- пора тебе понять аз и буки -- ах ты сука когтистая! руки! больно, говоришь? поделом! волосы пучком в кулак… -- пора умнеть, гордячка! -- притиснуть ее, чтоб не пискнула… впечататься… погоди, щас ты узнаешь!

…пора тебе, Госпожа моя, узнать: я, твой ничтожный раб, и в рабстве своем -- хозяин твой; только я твой владыка; я поставлен над телом твоим и душой, я буду топтать поля твои, Госпожа, пить воды; забыв о себе, искать твой луч, тоскующий храм, серебряный вскрик. Я вхожу в кружева, в огонь, познаю тебя. Не убегай, не бросай, я часть твоя, видишь?

Ты глупая, вздорная. Ты неисправима. Ты не помнишь себя. Ты же богиня!

Ты -- богиня, я -- в тебе. Твои сады. Там, где все однажды и навек. Где небо неделимо. Мы войдем, нагие; выпрямится трава, собьет след. Нас не найдут…

Вот и взглянула ты на меня. И хорошо. Где зверь? Нет зверя. Показалось нам.

Тебя сквозь слезы плохо видно. Тебя зовут фонтаном слез?

Смотрим с отвращением? Отворачиваемся? Все еще пытаемся плакать?

Плачь, королева падших. Смелее, ну! Еще, еще безнадежнее!

Любовь -- что это? это значит -- пересилить отвращение. Любовь -- это когда и отвращение в сладость.

На белой горе, в облаках, в чистоте жила Хозяйка зверей и трав. Была она сильной, справедливой и беспощадной. Следила за порядком в царстве своем и, не задумываясь, карала провинившихся.

Воительница, дарующая и отнимающая жизнь, -- так думали о ней люди. Боялись ее гнева, приносили ей в жертву собственных детей. И принимала она жертвы, поскольку Олимп дал ей право распоряжаться жизнью смертных, вкушающих с ее стола.

Никто не смел даже взглядом посягнуть на богиню. Горы и леса были подвластны ей. Стрелы Охотницы разили как копье самого Громовержца. Ее волшебный Лук был всегда при ней, на виду. Как часть тела. Как сердце, в котором маялась и билась, взлетая и падая, плененная Птица.

Любовь и справедливость? Любовь и беспристрастность? Любовь и беспощадность? Нет, не вяжется одно с другим! -- решили когда-то боги. Едва оперившейся Птице подрезали крылья. Девочка-богиня носила ее, не ощущая неудобств. Пусть себе трепыхается. Жить и без нее интересно, особенно если ты -- богиня.

Но девочки вырастают, и ночная тишина уже не баюкает – беспокоит. Сердце грохочет и обмирает в этой подзвездной тиши, ждет чуда… глупое сердце! ну зачем оно богам?

Сильная, властная, стремительная, она не давала поблажки Птице. Ее девственное одиночество отражалось в божественных причудах. Она принялась опекать влюбленных, устраивать чужие судьбы. Хозяйку зверей и трав, не знающую любви Охотницу начали почитать как покровительницу семейного очага -- ну не странно ли?

Странно? Да что в этом странного?

Но и девушки вырастают; ночная тишина уже не просто беспокоит -- кричит, зовет, требует; птица-сердце дико верещит, клюет изнутри, предъявляет ультиматум: не хочешь меня -- убей! Не можешь убить -- слушайся!..

Она не смогла убить Птицу.

Жестокая, неулыбчивая богиня, -- но всего лишь богиня!

Смертные не ведали ее тайн и не догадывались о том, что с приходом ночи Охотница превращалась в нежную, тонкостанную, прекрасную деву, подругу-напарницу белоликой луны, притягивающей сны и вздохи. Богиня становилась шальной и окрыленной. Не зная устали, танцевала она среди уснувшей лесной зелени, будто бабочка на чашечке цветка. По лучу, по тропинке небесной подруги поднималась высоко-высоко, туда, где звезды видны даже днем. Поднималась, кружилась на самой вершине, высматривала своего героя: Странника, ходящего-по-волнам, следопыта и охотника, который знал дороги, хранил свободу и мог передвигать горы.