Владислав Былинский: Причуды освещения

Дверь за спиной исполнителя открывается в Служебный Коридор. Полканыч -- просто мумия на посту, внушаю я себе. Робот несмазанный. Медный пуп, чугунный зад. Голова -- горелый "пентюх". Разум -- устаревший софт. Да и тот ворованный. В мозгу могучий вентилятор, от которого гул, искрение и вибрация. Да разве он, пень гнилой, устоит против человеческой смекалки?

Я иду на недвижимого чиновника. Вываливаю на его поганый лакированный стол заранее припасенный гостинец. Тихонько сажусь перед ним и как бы из солидарности засыпаю. Даю ему время отреагировать. Роботы -- они тормозные.

Ну, он и реагирует. Адекватно реагирует:

– - Что это? Что это такое, я спрашиваю?

– - Зачем кричать? Я вас слышу. Мотыли это.

– - На… на что мне мотыли, урод?

Я удивляюсь:

– - Вы же просили… помните? Вы обещали мне, я обещал вам. Я принес.

– - Послушайте, как вас там? Вы в своем уме? Забрать немедленно!

Лед тронулся! Проснулся дядек. Я непрерывно извиняюсь -- спутал, что ж теперь, оставьте себе, ну не хотите -- ладно, я назад в коробочку… ах, черт, раздавил, вот чертов черт, прямо на бумажке раздавил, а бумажка-то важная? если важная, дайте мне, я соскребу… ну, тогда перепишу, ладно? нет, я как лучше… что вы, ничего такого важного, мне только спросить… ну как -- о чем? дело-то мое -- как, идет потихоньку? Что значит -- какое дело? Вы что, забыли? Вы обещали!

И тут -- вот память, ни в чем нельзя на нее положиться! -- звонко хлопаю себя по лбу.

– - Да это ж не вы! Это я не вам мотылей принес! Я этому вашему важному -- в лаборатории который…

Полканыч, тихо рыча от ненависти, вызывает охранника.

– - К Заму… -- и кивает на меня: -- глаз с него не спускать!

На выходе оборачиваюсь. Следующий посетитель, румяный и суровый, внимательно глядит на нас. Словно взвешивает шансы.

Я подмигиваю: мочи быка, братан! Шанс ты получил: на несколько минут Полканыч останется без присмотра.

Розовый коридор -- внутренности дракона. Слепящие зеркала, кровавые тени. У закрытых дверей шумят-нерестятся отдельные прорвавшиеся личности. На меня, подконвойного, смотрят с подозрением. Я пожимаю плечами. Нашли, понимаешь, террориста.

Гордо вхожу в лабораторию Зама. Зам -- парень не промах: супермодель, андроид-стоппер общего назначения. Таких только в столице изготовляют, в двух особенных местах.

Увидел меня и задумался. Все благороднее, все светлее взгляд его. С ходу подсовываю мои свежеоттиснутые пальчики -- нотариально заверенную копию. На лице моем должно обозначиться следующее: я умный, я не лоханусь задешево, нельзя рисковать оригиналом, оригинал денежек стоит.

Преисполненный достоинства взгляд становится грустным и чуть-чуть брезгливым.

Странно выглядит господин Зам. Странно и совсем не так, как раньше.

В первый раз, зимой, каким-то чудом пробившись в лабораторию, попал я в просторное помещение, где выкручиваются вслед за гибкими шеями мертвяцкие физиономии чинов, где над сигаретным дымком струится дурман шаловливой мистики, где режут глаз всяческие не вполне здоровые детали интерьера -- никелированный инструмент, расчлененные лягушата в колбах, перегонные аппараты, медные, в зелени, кувшины, черепа псов и крыс, громоздкие измерительные приборы у входа. Стою, дрожу, как-то не по себе вдруг… полна горница людей… причуды освещения… эти бляшки в глазах… пыль дрожит в черноте под сжатыми веками… паутина на ресницах, пауки в зрачках… я заразился?

Гудит кондиционер, сидят за столом ряженые, ни слова живого, ни жеста, нет дела им ни до слез моих сопливых, ни до черных паучков во взгляде -- таких ядовитеньких, жгучих таких паучков… эх, ничем не прошибешь господ столоначальников! Хоть в жижу пьяным к ним ломись, хоть в паутине с ног до головы: нет им дела, проклятым! Нет мазы на меня внимание тратить. Я закрываю глаза… плавают в красном тумане серебристые бляшки… в морге я, в морге! Сидят над бумагами покойнички, у каждого свой чин и свой смысл, у каждого личный гробик под рукой.

Зам казался мне дежурным по моргу. Я что-то говорил, горячо и смело, выслушивал в ответ соболезнования, но толку в том не было: мои усилия перечеркивала очевидная и неодолимая беспредметность диалога. Живые и мертвые… Их мир -- не мой мир.

Сгущалась тени, запах тлена витал над столами, и я мечтал об одном: убраться восвояси, пока солнце не зашло.

А в прошлый раз все было на удивление иначе. С восторгом принята моя лимонная водочка, принята и тут же распита, и ширма, отделившая нас с Замом от прихлебал, почему-то виделась мне надежной стеной, и уютно журчал абстрактно-хмельной разговор о гадах-паразитах, об инопланетчиках, чинящих козни; меня уверяли, что враг не пройдет, что заединимся мы, навалимся на супостата, и будет нам над всей Землей безоблачное небо. А затем -- временной люфт: вот только что беседовал я с этим добрым, обворожительным чело… тьфу… хм… оборотнем назвать -- тоже не совсем по смыслу… с этим обаятельнейшим говоруном, который клеймил чужеродную мафию, рогатых обитателей Ригеля и Проциона… еще не остыл жар его речи, а я уже стою у своего порога и ну совершенно не могу понять, почему вдруг взял и ушел оттуда без вожделенной бумаги?