Александр Карнишин - Миниатюры [Сборник; СИ]

Земля же была безвидна и пуста, и дух божий над темными водами. И сказал Он, подумав:

— А зачем? И ничего не бысть.

— Тебя не будут видеть, и никто не поблагодарит тебя за твой труд.

— Мне понятно.

— Ты будешь делать то, на что не готово большинство людей. Это грязная работа, парень. От тебя будет зависеть многое. И сделанное тобой никто не свяжет с тобой лично.

— Меня предупреждали об этом.

— Ты будешь невидимкой. Даже если ты где-то попытаешься рассказать, что ты сделал и делаешь каждый день, все будут только смеяться над тобой. Ты не сможешь совершить подвиг и остаться в памяти потомков. Ты для всех вокруг будешь никем и звать тебя будет никак.

— Я готов к этому.

— Это тяжелый ежедневный труд. Нельзя остановиться. Надо делать свое дело день за днем. И если ты не сделаешь его, тебя будут ругать. Но за сделанное никто не похвалит.

— Кто-то же должен — почему не я?

— Ну, раз так, иди. Иди и делай свое дело! Он коротко поклонился, протиснулся в незаметную низкую дверцу и вышел на улицу. Метла и лопата — его инструменты. Он — дворник.

Они сидели за одним столом. Пили пиво и ели мясо. Общались. О семье — у кого она была, о работе — то, что можно. Один видел мешки под глазами (печень и почки, похоже), нездоровый цвет лица (точно, печень), румянец (а это — давление, братец).

Спрашивал заботливо, не проверялся ли на сахар. Потому что возраст и время такое — диабетическое. Второй ругался матерно на вопросы, отмахивался широкой ладонью, говорил о своем, смотрел на старого друга… И видел затертые до белой основы углы воротника рубашки, потертые обшлага пиджака, старый галстук, неоднократно стиранный и завязанный неумело и неловко.

Лягушка-царевна жила в болоте. Где еще жить настоящей лягушке-царевне, как не в болоте? Болото было знакомое и уютное. Оно было покрыто яркой зеленью, если было лето, и лежало белым ровным покрывалом, когда была зима. Правда, сама лягушка-царевна зимнее и белое не видела, потому что в это время впадала в спячку.

— Ну, а что, — думала она, переваривая проглоченного комара. — Нам, лягушкам, зимой плохо. Холодно. Темно. Комаров мало. Вот в спячку и впадаем. Летом она целыми днями сидела посреди своего царства болотного и смотрела по сторонам. Ее глаза позволяли смотреть по сторонам — очень удобно. И как только подлетала мошка или комар какой-то — а как на болоте без мошек и комаров? — она делала шлеп-чмок-хлоп своим длинным языком, и потом опять смотрела по сторонам, переваривая проглоченное. Кроме мошек и комаров лягушка-царевна высматривала принца на белом коне или хотя бы Ивана-дурака, третьего сына, пусть даже пешком. Но кони не шли в трясину, а дураки, похоже, совсем перевелись. Все ближе и ближе поднимались стены новых домов. Город наступал на лес и на болото. Неподалеку построили шоссе, и теперь по нему с воем неслись колонны красивых блестящих автомобилей, глазастых, как сама лягушка. А лягушка-царевна ждала. Иногда на ветку сухой березы над ее кочкой опускалась веселая яркая сорока. Смотрела на лягушку то левым, то правым глазом, поворачивая голову, вздыхала, жалеючи. Иногда начинала трещать:

— Лягушка, лягушка, ты бы хоть поближе к трассе подошла, что ли. Или вон к домам поближе. Все же народ сегодня такой — просто так в грязь не полезет. И помойся — а то грязь у тебя тут хоть и целебная, но уж больно вонючая. И губки, что ли, нарисуй красные и яркие… Лягушка-царевна смотрела на нее — устройство глаз позволяло смотреть и вверх, не шевелясь и не изменяя позы — и молчала. Сорока потрещит, потрещит, да и улетит по своим сорочьим делам. А лягушка — шлеп-чмок-хлоп своим длинным языком, и опять лежит-сидит в грязи, смотря вокруг круглыми глазами. Очень редко появлялась старая мудрая ворона. Она садилась на ту же ветку, что и сорока. Рассматривала сверху лягушку. Задумчиво каркала:

— Все сидишь? Все ждешь? Ну, и много дождалась? Может, надо что-то изменить?

— Что изменить, что? — не выдерживала в сердцах лягушка. — Скажи — чем же я не хороша?

С точки зрения вороны лягушка была совсем не хороша. Но она начинала предлагать хоть какие-то изменения:

— Ты, лягушка, к дороге, к дороге поближе подберись. Может, какой дурак и остановится. Или вот к самым домам — там тоже водятся эти… Ну, еще бы помыться тебе, чтобы чистая была и блестящая. И губки, что ли, накрась. Для красоты пущей. Раз уж в невесты… Лягушка махала тонкой лапкой и снова лежала молча в теплой грязи, смотря круглыми глазами сразу во все стороны.