Александр Карнишин - Миниатюры [Сборник; СИ]

Здорово, да? Тебе лучше? Ты весела? Что? Есть хочешь? Куда? Туда?

Побежали-побежали-побежали! Стой! Кто это? Хозяин? У тебя — Хозяин?

Хозяин — хороший? Гладит, да? Кормит? Кормит — здорово-здорово-здорово! Побежали? Побежали-побежали-побежали!

Хозяин! Я мальчик! Я хороший! Хозяин! Ой… Ну, кобель, да… И что?

Да не слишком-то и хотелось… И нечего так орать… Пока-пока, незнакомка! О! Джека вывели! Джек, Джек! Привет! Я гуляю! Здорово, да? Побежали?

МГУ, первый курс истфака, курсовая лекция в большой аудитории со столами под потолок. В ходе своего выступления очень пожилой и тихо говорящий преподаватель отвлекается, замолкает, всматривается в пошумливающие задние ряды, а потом:

— Вы, вы… Вот вы там, на предпоследнем ряду, юноши! Вы понимаете, конечно, что я стар и у меня уже склероз. И что, возможно, я вас вижу в первый и последний раз в жизни. Но может быть, и эта вероятность гораздо выше, я окажусь в составе экзаменационной комиссии. И конечно же, я не вспомню вас, нет. Где там, с моим-то склерозом… Но организм сам подскажет. Подсознание.

Мне просто вы будете неприятны… Вот и результаты экзамена могут оказаться такими… Неприятными… Причем, на чисто подсознательном уровне. Вы меня понимаете?

— Расскажи мне сказку.

— Что, опять? Я и вчера рассказывал, и позавчера, и третьего дня…

— Как ты смешно говоришь: третьего дня. Не третьего дня, а позапозавчера! Вот! А теперь давай сказку! А то не усну.

— Ну, слушай. Так, значит. Как там. Э-э-э… Жили были дед, да баба. И была у них курочка Ряба.

— Знаю-знаю! Дед бил-бил, бабка била-била, не выходило у них ничего.

— Чего — ничего?

— Каменный цветок! Они тогда тянуть стали. Дед тянет-потянет, вытянуть не может. Бабка за дедку тогда уцепилась. Все равно не получается. Они стали звать внучку. Красную шапочку.

— Ах, вот как… Красную, значит?

— Не помнишь, что ли? Внучка прибежала и говорит: дерни за веревочку…

— Ой.

— Чего, ой? Все равно не получилось! Ну, тогда они там еще Жучку, кошку и мышку позвали. Мышка как раз мимо бежала и хвостиком махала.

Как налево махнет — так улица, направо — переулочек. С мышкой стало выходить понемногу… Тут Ряба и говорит человеческим голосом: Чего тебе надобно, старче?

— Да-а-а-а? Вон как там…

— Да-да! А дед и говорит: корыто давай! Наше-то совсем прохудилось!

— А она?

— А она вместо корыта — яйцо! Да не простое, а золотое! Ну, сам подумай, как в яйце стирать? Пуще прежнего осерчали дед и баба, но тут мимо охотники шли, шум услышали. Они же громко серчали. Что за шум, спрашивают, а волка нет?

— Кстати, а волк-то где?

— Волк Красную шапочку ловит. Он в лесу бегает. А дед с бабкой — на берегу синего моря! Это в разных местах, понял?

— Ой, что-то у меня с памятью стало… Надо бы записывать…

— Зачем записывать? Это же все в книжке написано! Охотники Рябу разрезали, и вышел тогда Каменный цветок невиданной красоты. И за него Хозяйка Медной горы им стиральную машину подарила. Вот.

— Ох, ты. А яйцо?

— А с яйцом все грустно. Яйцо, оказывается, не просто так яйцо, а символ. И поэтому есть его было нельзя. Так и выкинули. Мышка потом его съела.

Постовой в черном мундире принял документы и вежливо сказал:

— Хайль Гитлер. Он не кричал, как на параде, не поднимал резким движением руку вверх. Сказал тихо, и как бы между прочим. И остановился — с документами в руках и с ожиданием во взгляде. А ведь говорили мне, говорили. И жена говорила, и теща. Даже дети говорили. Ну, что тут такого? Не поступок никакой, не поддержка режима. Просто ответ, которого ждут. Тем более, если не ответишь, плохо будет и тебе, и жене, и теще. И детям будет плохо, пока не отрекутся и не заявят сами, что неоднократно же говорили, воспитывали, а тут такое вот его прошлое, что никак не может быть, как все, а потом — отрекаемся… Потом будет больно. Обидно будет — это само собой. Но еще и больно. И больно будет долго. Сейчас же не расстреливают — не то уже время. А вот бить будут. И этот, и другие подтянутся. Может, даже дети пнут пару раз, чтоюы показать, что отрекаются по-настоящему, не понарошку, не лживо. Работа, квартира, дача, машина… Да вся жизнь! Все поменяется разом. Станет плохо. А то, что в душе — так это никому не видно. Душа — она вещь такая. Как и совесть. Нематериальная вещь. Мало ли и что там и как. И воззрения свои… Кто заставляет их высказывать? «Можешь выйти на площадь?»…