Клайв Баркер - Проклятая игра

— Я уже сказал тебе однажды: если ты останешься со мной, я смогу сделать для тебя все. Сейчас это еще большая правда, чем когда-либо. Ты сам знаешь. Той мертв.

— Когда? Как?

— Я не знаю деталей. Главное, что его больше нет. Теперь остались только ты и я.

— Вы уже достаточно дурачили меня.

Лицо Уайтхеда было воплощением убедительности.

— Я ошибался, — сказал он. — Прости меня.

— Слишком поздно.

— Я не хочу, чтобы ты оставлял меня, Марти. Я не позволю тебе оставить меня! Слышишь? — Его палец рассекал воздух. — Ты здесь для того, чтобы помочь мне! Что ты сделал? Ничего! Ничего!

Льстивые уговоры мгновенно сменились обвинениями в предательстве. Сначала слезы, затем угрозы, и за всем этим — тот же страх остаться в одиночестве. Марти смотрел, как дрожащие руки старика сжимались в кулаки и тут же разжимались.

— Пожалуйста, — взмолился Уайтхед, — не оставляй меня!

— Я хочу, чтобы вы закончили историю.

— Хороший мальчик.

— Только говорите все, ясно? Все.

— А что еще рассказывать? Я разбогател. Я вклинился в один из наиболее быстро развивающихся послевоенных рынков — фармацевтический. За пять лет я стал одним из мировых лидеров. — Он усмехнулся. — Более того, я зарабатывал свое состояние почти легально. В отличие от многих я играл по правилам.

— А Мамолиан? Он помогал вам?

— Он научил меня перешагивать через мораль.

— А что он просил взамен?

Глаза Уайтхеда сузились.

— А ты неглуп, — оценивающе проговорил он. — Тебе порой удается попасть прямо в точку.

— Это очевидный вопрос. Вы же заключили с ним сделку.

— Нет! — протестующе вскричал Уайтхед. — Я не заключал сделок. По крайней мере так, как ты себе это представляешь. Возможно, у нас было джентльменское соглашение, но очень давно. Он получил от меня все сполна.

— Что именно?

— Через меня он получил жизнь, — ответил Уайтхед.

— Объясните, — сказал Марти. — Я не понимаю.

— Он хотел жить, как всякий человек. У него имелись собственные аппетиты. И он утолял их через меня. Не спрашивай, как. Я сам не понимаю этого. Иногда я чувствовал его где-то позади моих глаз…

— И вы позволяли ему?

— Поначалу я даже не знал, что он делает: мое внимание было поглощено другим. Я с каждым часом становился богаче. У меня были лошади, дома, земли, искусство, женщины. Легко забыть о том, что он всегда рядом, всегда наблюдает, словно живет по моей доверенности… Затем в пятьдесят девятом я женился на Евангелине. Нашей свадьбе позавидовала бы королевская семья, о нас писали все газеты отсюда до Гонконга. Достаток и Благосостояние женятся на Интеллигентности и Красоте. Идеальная пара Это был пик моего счастья.

— Вы любили ее?

— Невозможно не любить Евангелину. Мне кажется… — Его голос зазвучал удивленно: — Мне кажется, она тоже любила меня.

— А как она воспринимала Мамолиана?

— Ах, это и стало камнем преткновения. Она не выносила его с самого начала Она говорила, что он слишком уж пуританин; что она чувствует себя виноватой в его присутствии. И она была права. Он ненавидел плоть, телесные функции раздражали его. Но он не мог освободиться от тела и желаний. Это мучило его. И чем дальше, тем тяжелее становилось его самоистязание.

— Из-за нее?

— Не знаю. Возможно. Сейчас я думаю, что он наверняка желал ее, как желал красавиц в прошлом. А она, конечно, презирала его с самого начала. Когда она стала хозяйкой дома, началась война нервов. Вскоре Евангелина сказала мне, чтобы я должен избавился от него. Это случилось как раз после рождения Кэрис. Ей не нравилось, что он все время нянчился с ребенком, — а ему это как раз правилось. Она не хотела видеть его в нашем доме. К тому моменту он уже десять лет жил рядом со мной, но я понимал, что не знаю о нем ничего. Он оставался тем же мифическим картежником из Варшавы.

— Вы никогда не расспрашивали его?

— О чем?

— Кто он? Откуда? Где научился тому, что умеет?

— О да, конечно, я спрашивал его. И каждый его ответ отличался от предыдущего.

— То есть он лгал?

— Очевидно. Это было у него вроде шутки: жизнь в виде совокупности частиц, которая никогда не складывается в одну и ту же форму дважды. Словно он никогда не существовал, а человек по имени Мамолиан был всего лишь конструкцией, под которой скрывалось что-то еще.

— Что?

Уайтхед пожал плечами.

— Я не знаю. Евангелина часто говорила: он пустой. Именно это отвращало и раздражало: не его присутствие в доме, а его отсутствие, абсолютный ноль. И я задумался о том, что нужно избавиться от него ради Евангелины. Все его уроки я усвоил. Я больше не нуждался в нем. К тому же он стал помехой в обществе. Боже, теперь я оглядываюсь назад и удивляюсь — почему мы позволяли ему так долго править нами? Он сидел за обеденным столом и навевал невыносимое уныние на гостей. С возрастом его разговоры становились все более пустыми. Внешне он совсем не постарел. Выглядел совершенно так же, как тогда в Варшаве.