Клайв Баркер - Проклятая игра

Белла приподняла голову, когда он проходил мимо. Покалеченные останки черепа качнулись в его направлении. Марти с отвращением отвернулся, но ритмическое постукивание заставило его взглянуть вновь.

Очевидно, Белла простила Марти его жестокость. Совершенно спокойная, со щенками под боком, она уставилась на него пустыми глазницами, мягко колотя хвостом по ковру.

Опустошенный Уайтхед сидел в комнате, где его оставил Марти.

Поначалу ему было очень трудно рассказывать, но постепенно становилось все легче, и под конец он даже радовался этому освобождению. Сколько раз он хотел открыть все Евангелине. Но она мягко и тактично давала ему понять: если у него есть тайны, она не желает их знать. Она годами жила под одной крышей с Мамолианом, но никогда не спрашивала почему, словно знала, что ответ вызовет новые вопросы.

Вспомнив о жене, Уайтхед почувствовал, что давние печали поднялись со дна души к самому горлу; они переполняли его. Европеец убил Евангелину, без сомнений. Он или его агенты были с ней там, на дороге; ее смерть — не случайность. Будь это случайность, Уайтхед знал бы об этом. Его безошибочный инстинкт почувствовал бы правду, несмотря на ужасную скорбь. Но он не испытывал ничего подобного, только ощущение косвенной причастности к ее смерти. Ее убили, чтобы отомстить ему. Одно из целого ряда событий, но явно наихудшее.

Забрал ли Европеец ее после смерти? Прокрался в склеп и вернул ее к жизни, как он проделал это с собаками? Мысль об этом была невыносима, но Уайтхед не прогонял ее. Он старался думать о самом плохом, потому что боялся: если не делать этого, Мамолиан придумает новые невыносимые ужасы.

— Ну уж нет, — произнес он вслух в комнате, усыпанной битым стеклом. — Нет, ты не запугаешь меня, не разрушишь меня, я не боюсь.

Есть способы и средства. Он еще сумеет сбежать и спрятаться на другом конце земли. Он отыщет место, где можно забыть о прошлом.

Но кое-что он утаил от Штрауса, как и от других вопрошающих. Возможно, эту часть истории нельзя было выразить словами. Или же она так непосредственно касалась всех неопределенностей, влиявших на одинокую жизнь Уайтхеда, что говорить об этом значило бы обнажить свою душу.

Он размышлял о своей последней тайне и, как ни странно, она согревала его.

Итак, он закончил игру, первую и единственную игру с Европейцем, и выкарабкался через наполовину заваленную дверь на площадь Мурановского. Звезды не светили, только костер горел за его спиной.

Он стоял в темноте, пытаясь сориентироваться, холод пробирался сквозь дыры в его ботинках, и тут перед ним снова возникла безгубая женщина. Она поманила его за собой. Он подумал, что она собирается проводить его обратно тем же путем, каким привела сюда, и последовал за ней. Однако у нее была другая цель. Женщина повела его в сторону от площади к дому с забаррикадированными окнами, а он — всегда любопытный — пошел за ней. Он был уверен, что сегодня, в ночь всех ночей, с ним не случится ничего дурного.

В доме оказалась крошечная комнатка со стенами, завешанными ворованной одеждой, каким-то тряпьем и пыльными бархатными лоскутами — остатками портьер с величественных окон. В этом импровизированном будуаре имелся единственный предмет мебели: кровать, на которой мертвый лейтенант Васильев занимался любовью. Когда вор переступил порог комнаты и безгубая женщина отошла в сторону, Константин отвлекся от трудов и поднял голову. Его тело продолжало вжиматься в женщину, что лежала под ним на матрасе, обшитом русским, немецким и польским флагами.

Вор застыл, не веря глазам. Он хотел сказать Васильеву, что тот действует неправильно, что он перепутал одну дыру с другой и использует так жестоко не природное отверстие, а рану.

Но лейтенант, конечно, не стал бы слушать. Он с ухмылкой делал свое дело, его багровый член погружался в рану и выскакивал обратно, погружался и выскакивал. Труп, которым он наслаждался, перекатывался под ним, не реагируя на усилия любовника.

Сколько же времени вор смотрел на это? Наконец безгубая женщина прошептала ему на ухо:

— Достаточно?

Он повернулся к ней, когда она положила руку ему на брюки. Ее совершенно не удивило его возбуждение, но сам он в течение всех последующих лет так не сумел понять, как это произошло. Он давно допускал, что мертвецов можно воскресить. Но то, что их присутствие распалило его, было еще одним преступлением — более ужасным, чем первое.

«Ада нет, — думал старик, изгоняя из памяти будуар и обожженного Казанову. — Или же ад — это комната, кровать, вечная похоть и я, стоящий там и наблюдающий за их наслаждением. А когда наступит самое худшее, я разделю их исступление».